Встанем!

Европейцы и особенно немцы, по моим наблюдениям, при виде певца Шамана приходят в особую ажитацию, — при этом теряя дар речи. Прекратив жестикуляцию и восстановив дыхание, они или не могут спросить ничего больше, или задают только один вопрос: «Как?!»

Логически это действительно неразрешимый парадокс. В одно и то же время Владимир Путин, анонсируя продолжение персоналистской диктатуры, вспоминает про «фашиста в парламенте Канады», а певец Шаман, облачившись в латексную фантазию на форму СС, поет «Встанем!» в Совете Федерации Федерального собрания Российской Федерации. А потом и национальный гимн на слова Сергея Михалкова. 

Как?!

Восстановить СССР — благо. На оккупированных территориях — «бабушка с красным флагом». Ленин при этом — создатель «фантомного государства Украина». Но сносить памятники ему нельзя. В СССР снесли храм Христа Спасителя, но теперь отстроили заново, в нем — «Народный собор»: Путин (в видеоверсии) выступает между двумя ликами Христа. Пионеры, герои труда, советское общество «Знание» бережно восстановлены, но на съезде «Знания» зал декорирован так, будто собирается НСДАП. 

Как?! 

Внятного ответа на этот вопрос я еще не слышал. И я попробую дать его сам, представив, что феномен российской фашистской эстетики 2020-х надо будет объяснить кому-то лет через тридцать-сорок — и этот кто-то вообще не будет понимать, как сложить труды Ивана Ильина и знамя Победы, пионеров-героев и «Можем повторить» в одну мысленную конструкцию.

Я бы начал так: забудьте все «-измы», которые вы вспомнили: коммунизм, национал-социализм, панславизм, фашизм, — все они вам не помогут. Они никак не описывают ни российский режим этих лет, ни продуцируемую им культуру. На этих сравнениях можно построить массу эффектных конструкций, написать целые книжки, но они неизбежно будут шаткими, как будто в них нет чего-то главного.

Теперь, убрав лишнее, попробуем установить, откуда тянется этот новый тоталитарный стиль. Предположим, СССР кооптировал эстетику побежденного Третьего рейха и бережно пронес ее в своей культуре сквозь десятилетия, сохранив в разного качества культурных явлениях — от низовых частушек-страшилок до «Семнадцати мгновений весны». В восьмидесятых, а потом и девяностых в моей школе ставили патриотические спектакли типа «Молодой гвардии». В этих спектаклях партизаны были одеты в какие-то обноски, зато у эсэсовцев — всегда форма с иголочки, даже не запылившаяся в школьной костюмерке. Звучит как очень перспективное предположение. Но есть одна проблема: я уверен, что, если бы на сцену школьного театра всерьез вышел певец Шаман в своем сегодняшнем аутфите, он вызвал бы негодование и неприятие, примерно как гэдээровский рейвер в нацисткой фуражке.

Может, это феномен из девяностых? Слияние Дугина и Лимонова, эксперименты Летова, андерграундные группы в президентской кампании Зюганова? Тоже очень перспективная версия, но только на первый взгляд: все же никуда, кроме субкультур, этот дискурс всерьез не проникал. Гиперинфляция и шоковые реформы обсуждались на любой кухне от Калининграда до Владивостока. «Русский прорыв» — нет.

Так мы приходим в нулевые, и я думаю, что это феномен, созревший в то время. Феномен, которым мы обязаны Владимиру Путину. Но совсем не той части его сознания, которая живо интересуется создателем «русского фашизма» Иваном Ильиным (и даже перезахоранивает его прах на родной земле). Я бы обратил внимание на другую идеологию, которую исследующий ее историк Илья Венявкин называет чекизмом.

В этой идеологии, исповедуемой Путиным и его близким окружением, нет правильных и неправильных идей, версий и конструкций, — а есть политически удобные и неудобные в данный момент. При этом удобные могут быть взаимоисключающими: вы наверняка сами сталкивались с противоречащими друг другу объяснениями, которые в кризисный момент предлагает пропаганда, — например, сразу много версий падения малайзийского «Боинга» в 2014 году.

В такой системе координат форма СС из школьной костюмерки — не сам по себе предмет, имеющий какое-то значение, а сырье для удобной трактовки. Например, можно провести в школе обыск, все обнаружить — а запуганный директор скажет, что форма куплена в 90-х на деньги Сороса. Или можно сделать легкий рестайлинг и перепеть в этой форме Шамана, подняв во дворе триколор. Или записать видеообращение на фронт, как делают в школах и даже детских садах. Тогда директора, может, и не «повесят», а повысят.

Чтобы противоречивые трактовки не вызывали вопросов, пропаганда подкрепляется «информационным отмыванием»: что-то безумное повторяет Владимир Путин, и теперь эта конспирологическая конструкция присвоена им — человеком с огромной властью и поддержкой, — а значит, не так уж безумна. Другой действенный способ, без которого пропаганда гораздо менее эффективна, — аппарат насилия: логику в восприятии символов отключают не только и не столько убедительные голоса, сколько полиция, суды, приговоры — «сутки», после которых почти автоматически следует уголовное дело. 

Но есть, помимо чекизма, и вторая основа нового тоталитарного стиля — согласие «взять этот проект» от тех, кто непосредственно организует патриотические форумы, пишет песни, рисует графику, ставит спектакли. Я бы назвал это эсхатологическим оппортунизмом. Людям больше не на что опереться в долгосрочных планах, они живут одним днем и мрачно работают, абстрагируясь от изменившегося материала, и люди перечисленных творческих и менеджерских профессий в том числе. Надо сегодня заработать больше, чем вчера, потому что неизвестно, что будет, а деньги — деньги почти монопольно распределяет государство. Если (как кажется) завтра в буквальном смысле может не наступить, то почему бы и не придумать певцу Шаману красную кнопку в чемоданчике, на которую он нажимает, чтобы вместо ядерного удара грянул фейерверк? Почему бы и не прийти от этого в восторг, если каждый на этом концерте прекрасно понимает принцип «умри ты сегодня, а я завтра»?

Поэтому, когда на новой станции метро появляется панно площадью восемь соток, где пионеры-герои в духе позднего сталинизма запечатлены не в граните и бронзе, а в пикселях мультимедийных экранов, это не кажется мне результатом визитов авторов в какие-то свои внутренние сороковые. Когда российское архитектурное бюро делает мастер-план Мариуполя, то это на 99 процентов — обычная работа. Работа, в которой есть место вызову, профессионализму, изобретательности, — а вот вопрос о том, почему еще недавно живому городу в другой стране вдруг понадобился мастер-план российских архитекторов, отгорожен плотно прижатой к лицу ладонью. Ответ всем понятен, ответ никто не хочет говорить вслух, а если в крайнем случае придется, то — что-то в духе «ну раз уж война случилась (как природное явление), что делать, надо же людям где-то жить».

И из этих совершенно простых, объяснимых слов, действий и движений поднимается наверх латексная форма СС, людоеды и сатанисты, которых помиловал Путин, призраки пионеров и фейерверк ядерного удара, под который постаревший диктатор с ледяными глазами отправляется, если считать по его новой Конституции, на свой первый срок.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.