Прилетели. Приехали

Одной из популярных точек для релокации россиян оказалась Армения. Возможность въезда без визы и даже загранпаспорта, русскоязычная среда, работающие банковские карты и гостеприимство местных — все это сделало Ереван привлекательным городом для бежавших после начала войны граждан России.

Режиссер-мультипликатор Юрий Богуславский — один из тех, для кого Армения стала новым домом. Роман Супер встретился с Юрием в Ереване и расспросил его о том, как вторжение в Украину повлияло на индустрию анимации. 

Юра, давай для начала напомним или расскажем нашим читателям, чем ты занимаешься, потому что это не самый заметный и популярный вид творчества. Знает о тебе, к сожалению, довольно узкий круг. Давай его сейчас попробуем расширить. Кто ты?

Я себя представляю как режиссер-мультипликатор. Кроме этого, я сценарист, художник, постановщик, преподаватель анимации. В общем, вся моя работа так или иначе связана с анимацией в разных ее проявлениях. 

Режиссер-мультипликатор и аниматор — это разные профессии?

Нет, это одно и то же. Просто одно слово чуть более про технологию.

Что ты снял, живя и работая в России?

Мультфильмы делаются медленно, и я за свою жизнь не очень много успел сделать авторских фильмов. Мой первый фильм называется «Последний глоток», второй — «Корабли прошлых лет», это мой самый большой фильм с хорошей фестивальной историей. После этого был короткий импровизационный биографический фильм про историю моего папы, называется «Некто Паша Богуславский». И фильм «Украденная мелодия». Кроме этого, я работал во множестве разных проектов, где был аниматором, или сценаристом, или сорежиссером, или режиссером анимационных эпизодов, или художником и так далее.

Ты имеешь в виду проекты, в которых мультипликация прислоняется к другим жанрам?

Это были и такие проекты, как, например, фильм «Это Эдик». Были и мультипликационные фильмы, где я, например, брал какую-нибудь анимационную задачу. Кроме того, коммерческие работы, музыкальные клипы. В общем, довольно большой диапазон разных анимационных жанров.

Насколько профессия режиссера мультипликационного кино в России благодарная? Это вообще хлебное занятие? 

Последние годы эта профессия становилась все более хлебной. До войны очень хорошо все было. Мультипликация долгое время существовала не в очень заметном виде, но при этом было много энтузиастов, сохранялась традиция, были старые профессионалы, старые мастера, которые передавали свои умения, знания. С другой стороны, потихонечку начали приходить молодые художники — в двухтысячных годах. Они не на ровном месте строили, им помогали старшие коллеги. А в десятых годах наша профессия стала обретать контуры настоящей индустрии. Эта индустрия возникала не как бизнес, а все-таки как область культуры, которая доросла до того, чтобы хорошо зарабатывать. Так что, да, в целом появилось очень большое разнообразие, в том числе в денежной области. И на фестивалях наши авторские короткометражные мультфильмы во всех странах очень хорошо шли. И частью массовой культуры наша анимация становилась тоже — все знают «Машу и медведя», «Смешариков», «Фиксиков». Эта продукция во всем мире хорошо продавалась. Благодаря этому гораздо больше людей стали востребованы в профессии. Такие объемы — это уже совсем другой порядок денег и другое количество людей на производстве.

Как война эту индустрию задела? Мы знаем, что прекратилось любое производство кино, которое задумывалось как совместные проекты между российскими студиями и западными. Русские сценаристы больше не работают с «Нетфликсом». И так далее. А что в мультипликационной индустрии?

Примерно то же самое. Фестивали отказываются от российских анимационных фильмов. Анимационное сообщество маленькое во всем мире, все друг друга знают, и в целом все понимают, что создатели российских мультфильмов не являются пропагандистами, не поддерживают войну, но при этом львиная доля всех авторских фильмов делается все равно при поддержке Минкульта.

Это сейчас триггер?

Да, конечно, этот орел в начальной заставке, который просто обязательно должен быть, сегодня сразу закрывает пропуск на любой международный фестиваль. Сейчас некоторые студии договариваются, чтобы отправить работы в обход правил — без этого орла. Но из-за этого уже были скандалы: «Ага, вы попытались умолчать, что на самом деле этот фильм сделан на деньги российского государства!

Какая токсичная птичка сейчас — орел!

Да, но вообще-то во всех странах анимация делается на деньги Минкульта, если в этих странах Минкульт есть. Другой вопрос, что наш Минкульт — это во многом министерство пропаганды, а не культуры. То, что по-прежнему появляются какие-то хорошие проекты за деньги этой структуры, — конечно, спорная тема. Я, например, доделываю свой фильм, который был запущен еще до начала войны при поддержке Минкульта, но, конечно, не собираюсь к таким деньгам прикасаться больше никогда.

Твоя работа и твой профессиональный мир, как мне кажется, находятся вне зоны рисков. Ты можешь делать свою работу даже в супертоталитарном государстве. Если ты в соцсетях особо не высказываешься (а ты там, кажется, особо не высказываешься), то и проблем у тебя быть как будто и не должно. И все-таки ты в самом начале войны уехал из России, это было чуть ли не в марте. Расскажи для начала, справедливы ли мои измышления по поводу рисков. Во вторую очередь объясни, почему ты тогда уехал?

Я начну с простого. Действительно, в соцсетях я много не высказываюсь. Но я делал это на улице, поэтому у нас сразу возникли проблемы.

Ты ходил на антивоенные митинги?

Да, и на митинги ходил, и клеил листовки. В итоге нас забрали всей семьей. Всем сначала прилетели штрафы, были административные дела. За этим быстро последовали другие проблемы. На тот момент было совершенно непонятно, чем это все обернется. Стали приходить менты к нам домой. Неприятно. За нами следить начали. Мы видели эту слежку. Начали переживать за свое будущее, особенно — за будущее детей. Могу ли я работать в тоталитарной стране? Я думаю, что нет, не могу. И жить не могу. И работать не могу. Это просто с моим собственным устройством связано. Любой человек искусства, даже если он сказки пишет, все равно полностью подпитывается окружающей действительностью. Цензура распространяется с огромной скоростью. Она сейчас пришла даже в нашу маленькую и не очень заметную область. Сегодня цензура в мультипликации более чувствительна, чем даже в позднесоветское время.

Это тебе рассказывают коллеги из «Союзмультфильма»?

Да. Там сейчас контроль стал гораздо строже. В экспертный совет, как и в кино, вошли священники, а режиссеров при этом убрали. Совет, который занимается тем, что утверждает заявки, а потом принимает получившийся фильм, теперь состоит не из индустриальных людей, а из чиновников, из людей с функцией надзора. Это будет иметь последствия. Сейчас ввели строгий контроль заявок. Стали в середине производства залезать и смотреть, что там у тебя получается. Раньше никогда такого не было. Раньше не было никаких критериев, по которым мультфильм могли принять или не принять. В основном принимали всё. Можно было подать заявку о чем-то одном, а потом в творческом процессе за год понять, что этот фильм совершенно другой, — обычная, в общем-то, творческая история. Сейчас ты должен сдать ровно то, что соответствует заявке, чтобы не было ни одного сценарного отступления, ни шага в сторону.

Проекту «Иными словами», который я делаю, примерно столько времени, сколько идет война. Я за эти полтора года поговорил с большим количеством россиян, которые рассыпались по всему миру, но вот с теми, кто уехал в Армению, еще ни разу не беседовал. Ты первый. Объясни, почему ты уехал именно в Ереван? Есть какие-то причины, кроме того, что виза не нужна?

Сейчас мне очень нравится этот наш выбор. Мы собираемся здесь оставаться надолго. Я в этом вижу много смысла. Но сделали мы этот выбор спонтанно. Это было решение в панике. Куда были билеты, туда и купили. К тому же у моей жены Аси не было загранпаспорта. У меня была минимальная связь с Арменией, я здесь уже бывал до этого, приезжал в том числе по работе. Были какие-то рабочие связи — с образовательным центром. Я проводил здесь воркшоп в 18-м году, как раз в дни, когда происходила революция, я наблюдал, как пришел Пашинян. Но от Армении у меня были сумбурные впечатления, я к моменту переезда не понимал, что это за страна. Когда мы приехали в аэропорт, я понимал, что сейчас будем пересекать границу. Возможно, за нами велась слежка. Возможно, нас не захотят выпускать. Было бы здорово иметь рабочее приглашение! У меня была возможность попросить такое приглашение именно в Армению. Словом, мы более-менее случайно здесь оказались. Многие люди, кто приехал плюс-минус в то же самое время, рассматривали Армению как временное место. Многие из Армении поехали в Грузию. Мы — остались здесь.

В Армении есть настороженное отношение к россиянам, бежавшим от войны?

Нет, в Армении вообще такого нет. Ровно наоборот. Армяне сообщают, что очень рады тому, что мы здесь остались. Очень хотят с нами сотрудничать. За этот год отношение к Путину здесь очень изменилось в худшую сторону. Даже возрастные люди, которые смотрят в Армении российское телевидение, перестают верить пропаганде и Путину. События вокруг блокады Арцаха этому, конечно, способствуют. Общество в Армении отворачивается от российской власти. Но простых россиян здесь по-прежнему любят.

Насколько я знаю, ты в Ереване сразу стал работать. Причем по профессии, что большая редкость.

Ты прав, мы сразу же сделали проект, как только приехали. Я обмолвился об образовательной организации, которая нам сделала рабочее приглашение. Когда мы пересекли границу, они написали: «Слава богу, что вас выпустили. Слушайте, а может, вы действительно хотите воспользоваться нашими приглашениями и поработать с нами?» Нас пригласили провести воркшоп. Надо было написать заявку для этого воркшопа. Я подумал: детский воркшоп, сделаем какую-нибудь сказку, потому что у меня нет внутреннего ресурса для творчества. Пойдем по простому пути, сделаем сказку. Но потом я начал листать книги со сказками и понял, что не могу ни одну строчку нормально прочесть. В этом состоянии я осознал, что на самом деле не могу говорить о каких-то отвлеченных вещах. Понял, что мне очень важно проработать через творчество тот опыт, который мы только что сами пережили. Поэтому мы пришли к идее использовать документальную форму — с интервью, с наблюдением.

Кого и о чем вы спрашивали?

Мы пришли к армянским ребятам и сказали: мы приехали в Армению — вы можете догадаться о причинах, по которым мы здесь оказались. В городе полным-полно русских с чемоданчиками, колясочками, собачками. Все улицы переполнены потерянными русскими людьми, семьями. Мы предложили ребятам разобраться, что все эти люди в Ереване делают, как они здесь оказались? Почему именно здесь они оказались? Началась работа. Ребята стали интервьюировать россиян, приехавших в Армению из-за войны. У взрослых людей рассказы были очень похожи. Они начинали рассказывать про войну словами из новостной ленты. А вот их дети рассказывали какие-то необычные штуки. Получалась призма. Этот пласт оказался самым интересным.

Технически как это было? Вы провели какое-то количество интервью с детьми, задавали им вопросы, связанные с тем потрясением, которое они переживают прямо сейчас. Дальше вы взяли аудиофайлы и поместили эти ответы в уста мультипликационных персонажей?

Да. Эти интервью мы отслушали, смонтировали и уже поверх готового монтажа начали делать анимацию.

А интервью ты брал или дети, которых ты учил делать анимацию?

Интервью мы брали все вместе. Я, моя жена Ася, дети. Каждый поучаствовал. И каждый участвовал в создании финального монтажа. Мы вместе создавали раскадровку. Это был коллективный процесс. Три недели пролетели очень быстро.

Эта работа называется «Прилетели, приехали».

Да.

Я посмотрел этот мультфильм пару дней назад и, честно говоря, даже всплакнул. А еще подумал, что это совсем не свойственная тебе манера — разговаривать со зрителем на такие актуальные и, строго говоря, политические темы.

Ты прав.

Ты же всегда работаешь с более лирическими сюжетами, которые невозможно натянуть на повестку.

Да.

И в этом смысле война тебя самого меняет как художника?

Меняет, конечно. Когда весь мир перевернулся, невозможно оставаться прежним. Раньше я разделял мнение, что политика — это грязная штука, которая меня совсем не касается. Я не хотел даже смотреть в эту сторону. Сейчас я придерживаюсь другого взгляда. Политика касается всех, она есть во всех сторонах жизни. Но я все еще надеюсь, что и лирическое направление, как ты говоришь, я тоже смогу удержать и сохранить.

Твоему примеру последовали коллеги из России? Уехал кто-то?

О да, очень много коллег. Большая часть тех людей, с кем я непосредственно работал, уехали. Кто-то — сразу после начала войны, кто-то дождался мобилизации и уехал. Вся наша студия уже за границей, разбросана по нескольким странам. Кто-то в Грузии, кто-то в Армении, кто-то в Сербии. Очень многие российские аниматоры уехали во Францию, в Германию.

Ты сказал, что очень много россиян приехало в Армению сразу после начала войны. Россиян по-прежнему много в Армении?

Большая часть людей уехала, они все это время дожидались каких-нибудь документов в Америку или в Европу. Уехали недавно или сейчас в процессе переезда. Но много россиян остались здесь. Открылось очень много мест разной направленности. От бутиков с одеждой или магазинчиков с растениями до всяких библиотек и киноклубов. В Грузии эти места — некий пузырь, куда не ходят местные, а в Армении очень сильное взаимодействие с местным бизнесом и сообществом. Любое заведение, открытое русскими, старается приглашать на работу армян или армяноговорящих людей. Здесь это выглядит как-то очень приятно. Получается настоящее содружество. Есть сообщество художников, переехавших из России, которые обосновались в маленьком городе на заброшенной фабрике. Есть пара эмигрантских школ для детей, куда можно их отдать вне зависимости от того, какой у тебя достаток, чтобы они могли учиться на русском языке. Таких мест много, и, конечно, народ постоянно циркулирует. Армения — очень принимающая страна, которая и на уровне человеческого общения, и на уровне документов выглядит очень гостеприимно.

А что с экономикой в Армении? Как зарабатывать деньги здесь?

Я продолжаю работать дистанционно. Есть какие-то заказчики из России, с которыми мне совершенно не хочется разрывать связи. Я продолжаю работать с разными культурными институциями. Другой вопрос, что рубль уже почти ничего не стоит. За этот год для нас все подорожало в два с лишним раза. Становится трудно. Я сейчас пытаюсь найти работу вне России. Это эпизодически происходило, но не на системном уровне. Я сейчас как белка в колесе, и, учитывая, что Армения при всем этом еще довольно дешевая страна, я не представляю, как бы справлялся в более дорогом месте. Здесь действительно сейчас мы уже более-менее упираемся в потолок наших возможностей сегодняшнего дня. То, что я открываю школу, — это в том числе мое желание зарабатывать не из России, а в Армении.

Что за школа?

Мы открываем международную школу с несколькими центрами в странах, куда разъехались ребята от нашей студии. Это Грузия, Армения и Сербия. Во всех трех странах программы будут немножечко разными, но взаимосвязанными. Преподавательский состав будет пересекаться, часть занятий будет общей для всех студентов из разных стран, занятия будут идти онлайн.

Это для детей или для людей, которые профессию действительно хотят связать с анимацией?

Это профессиональная школа. Такой опыт у нас был в Москве, и наша московская школа — «Цех анимации» — существовала 6 лет и стала очень хорошо известна в узких кругах. Про нее уже все знали в мире анимации. Мы этим гордились. Преподавание — в том числе способ общения, способ делиться опытом, не стоять на месте. Потому что мультипликация — во многом интровертированный процесс, когда ты сидишь целый год, света белого не видишь и варишься в каких-то своих воображаемых мирах. Это очень любопытно, это классное состояние, но из него иногда важно выныривать и смотреть, что в мире происходит, общаться с другими людьми. Анимация может быть соло-искусством для одного автора, но она может быть и командной работой. Наша учеба выглядит как творческий процесс, творческий диалог между преподавателем и учениками. Уехав из своей привычной среды, конечно, мы все начали испытывать, во-первых, нехватку этого общения и нехватку новых лиц, новых идей, а во-вторых, просто оказались далеко друг от друга, и нам сильно не хватало взаимной общей энергии, которая нас все эти годы поддерживала. Поэтому мы решили, что этот проект продолжим и сделаем его международным. Будем работать с ребятами из разных стран, расширять свой кругозор.

Сейчас вообще время рассказывать истории с помощью мультипликации?

Ну конечно! Я вообще думаю, что сейчас время поиска новых смыслов. И это очень важно. Когда я пытался до всех этих событий ответить себе на вопрос, стоит ли заниматься искусством, почему я это делаю, почему вообще люди это делают, мне казалось, что мы в какой-то степени отвечаем за формулирование смыслов, за то, чтобы люди, прикасаясь к искусству, набирались от этого сил. Мультипликация очень хорошо подходит для этого. Потому что мультипликация — это возможность делиться мыслями и чувствами с помощью универсального языка. Мультипликация говорит с человеком очень прямо, внятно, и в том числе она говорит без слов, нет языкового барьера. Мультипликация может обращаться к аудитории сразу на всех континентах.

Ну а во время войны, когда люди находятся в абсолютно разобранном состоянии, наверное, этот вид искусства помогает собраться заново?

Я очень надеюсь на это. Думаю, во всем этом сложном состоянии у людей, которые уехали из страны-агрессора, все равно должны быть какие-то минуты радости и счастья. И, конечно, мультипликация может их давать.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.