A blog of the Kennan Institute
Кремулятор
Саша Филипенко — о том, как Россия сжигает сама себя уже сто лет
Писать этот роман (как, впрочем, и все предыдущие) я не собираюсь. Устав от предыдущей книги, подобно спортсмену, который выдохся после марафона, я даю себе время, чтобы прийти в себя. Поэтому, когда однажды сотрудница «Мемориала» Александра Поливанова говорит мне, что «есть сюжет», — я тотчас отказываюсь.
Про Петра Ильича Нестеренко, чье следственное дело мне предлагает Александра, я знаю только, что был такой первый директор московского крематория и вроде бы помогал энкавэдэшникам затирать следы преступлений. Больше я не знаю ничего и знать не хочу, но Александра, словно бывалый наркодилер, протягивает мне дело и говорит: «Ну ты почитай, а там посмотрим…»
И я читаю…
Допросы Нестеренко, которые сперва проходят в Москве в июне 1941 года (Нестеренко арестовывают как потенциального шпиона уже на второй день войны), а затем, в связи с эвакуацией, переносятся в Саратов, меня не впечатляют. Обыкновенное шитое белыми нитками дело. Сколько таких я прочел за последние годы? Сколько таких было в Советском Союзе? Более того, даже спустя почти сто лет не все в этом деле вы можете просмотреть. На некоторые страницы в деле Нестеренко надет специальный бумажный конверт. Получая папку в архиве, папку, в которой описаны события столетней давности, вы по-прежнему можете прочесть и скопировать не все. Вероятнее всего, на скрытых от глаз людских страницах описан момент вербовки Нестеренко. Зачем спустя сто лет скрывать это? Затем, что методы вербовки в России, судя по всему, не изменились. Воистину, на гербе России должны быть не двуглавые птицы, но лакуны.
Так или иначе, ознакомившись с материалами допроса, я подтверждаю Александре, что ничего интересного в нем не нахожу. Дело как дело, оговоры, доносы, высосанный из пальца приговор. Ничего хоть сколько-нибудь интересного… Ничего?
Проходит неделя, другая, и, к собственному удивлению, я то и дело ловлю себя на мысли, что возвращаюсь к жизни Петра Ильича. Шутка ли, белый офицер, участник Первой мировой, который умудряется послужить и за белых, и за красных, и за немцев, и за раду; летчик, потерпевший крушение, деникинец, которому приходится отправиться в эмиграцию и сменить несколько стран, поработать ночным таксистом и после вернуться в Москву, чтобы стать первым директором московского крематория, — не самая серая, хотя и вся в пепле судьба.
Образцовый флюгер? Настоящий хамелеон? Или просто парень, которому не повезло родиться в конце девятнадцатого века в Российской империи?
В этот момент я еще отказываюсь признаться себе, что собираюсь написать роман про московского Харона, но зерно новой книги уже прорастает во мне. Черт, думаю я, а ведь у этого парня и вправду чрезвычайно интересная жизнь! По утрам он кремирует советских шишек: Орджоникидзе, Горького и Маяковского, а по ночам ему привозят трупы расстрелянных, которые он должен кремировать, чтобы замести следы красных преступлений. «Когда он спит-то?» — начинаю думать я.
С каждым днем вопросов все больше. Почему после жизни в Варшаве и в Берлине, в Белграде и в Софии этот человек возвращается в Москву? Куда он ссыпает прах? Сколько можно кремировать за ночь? Можно ли ускорять процесс, складывая в печь по двое (ответ — да)? И неужели не понимает он, что ничего хорошего его в СССР не ждет? Неужели и правда верит, что в Советском Союзе ему вновь позволят летать? Неужели действительно верит, что смерть можно обмануть и переиграть?
И я сажусь писать. Дневники, документы, встречи на кладбищах и в крематориях, в архивах и в музеях…
Жизнь заставляет Нестеренко не подниматься в небо, а спуститься в подвал бывшего Донского монастыря, который переоборудован в крематорий. Здесь он кремирует целую страну: своих, чужих, предателей и верных друзей. Здесь он кремирует заключенных, жертв абортов, машинистов и слесарей, почтальонов и бригадиров, атлетов и моряков. Однажды за одну только ночь он кремирует 45 человек из пединститута в Горьком — деканов, доцентов и студентов. По ночам через его печь проходят комсомольцы и члены политбюро, польские и югославские секретари ЦК; военачальник Тухачевский; командармы Уборевич, Якир и Корк; комкоры Фельдман, Эйдеман и Примаков — всех их Нестеренко пересыпает в Кремулятор и до какого-то времени действительно верит, что смерть обойдет его самого. Но затем он сам начинает готовиться к ней.
Кто ты, дружище, жертва, соучастник или преступник? Феникс, который однажды признается себе, что сможет вновь парить, лишь когда сам превратится в пепел.
Для того чтобы вновь полететь, Нестеренко кое-что придумает. В попытках хотя бы еще раз сесть за штурвал он предложит совершенно удивительную вещь — на территории Донского кладбища должен появиться аэродром, чтобы сразу после кремации самолеты взмывали вверх и развеивали прах над Москвой. Сейчас эта идея может показаться нелепой, но в конце двадцатых Нестеренко не выглядит безумцем. В Советском Союзе кремацию всячески рекламируют. Так, например, в первые годы работы крематория вы можете купить входной билет, чтобы лично наблюдать за кремацией. В печи есть специальное отверстие, которое позволяет вам видеть, как вспыхивает гроб, как обгорают ткани конечностей и обжигается костяк головы, как расходятся швы черепа и отпадают пальцы, как исчезают реберные хрящи и горит мозг. Впрочем, от практики этой довольно скоро откажутся: толпящиеся у печи зрители мешают работе.
Печь, кстати, будет немецкая. Ее произведет фирма «Топф и сыновья», та самая фирма, которая после будет делать печи в Аушвице и других концентрационных лагерях нацистской Германии. Символизм — наше всё, но мы помним, что в современной России сравнивать Советский Союз и нацистскую Германию категорически нельзя, а очень хочется, ведь вместе с Нестеренко работают главные палачи СССР — Блохин, Голов и, например, товарищ Берг — тот самый товарищ Берг, который раньше нацистов придумает душегубки. Впрочем, в отличие от сотрудников СС, Берг не озадачен поиском новых и лучших способов умерщвления людей: душегубку (как и все «великое») он придумывает случайно. В один момент Берг устает от того, что люди, которых везут на расстрелы в фургоне с надписью «Хлеб», понимая, что это их последняя поездка, начинают буянить. Берг придумывает запускать газ в фургон для того только, чтобы люди теряли сознание и «спокойно» доезжали до полигонов. Каково же его удивление, когда, открыв однажды створки фургона, он обнаруживает, что необходимости в расстреле больше нет. Так что даже в этой ужасающей олимпиаде советские товарищи опережают нацистов, но сравнивать эти два режима, повторюсь, ни в коем случае нельзя. Тем более что на наших глазах в современной России происходит стремительная реставрация.
В первом варианте мой роман называется «Ночной допрос». Это название мне совсем не нравится, поэтому я мучаюсь, пока спустя год наконец не прихожу к одной очень простой идее — «Кремулятору». Слово, в котором читатель слышит и эхо Кремля, и профессию, которой не существует. Кремулятор — специальное приспособление, мельница, которая дотирает до абсолютной пыли то, что остается от человека после кремации (а некоторые хрящи после полутора часов в печи все равно остаются). Лучшей метафоры советской репрессивной машины, как мне кажется, не придумать.
Я продолжаю работу, и теперь остается последнее. Понимая, что совсем скоро смерть придет и за главным героем, Нестеренко готовится к последнему сражению: он (а значит, и я) начинает думать, как обмануть смерть. Зная все про расстрелы, понимая, что однажды раскаленное дуло приставят и к его затылку, Петр Ильич размышляет только о том, как действовать в последние минуты жизни, и, кажется, он находит ответ…
Для того чтобы собственноручно собрать «Кремулятор», вам нужно одно архивное дело и сотни других дел, фотографии, дневники, недели, проведенные на кладбищах и в крематориях, тур по всем городам, в которых бывал ваш герой. А еще — помощь огромного числа коллег, чьи имена теперь нельзя называть, потому что они по-прежнему остаются внутри вновь возведенного Кремулятора.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.
Подписаться на «Иными словами»
Subscribe to "In Other Words"
About the Author
Kennan Institute
The Kennan Institute is the premier US center for advanced research on Eurasia and the oldest and largest regional program at the Woodrow Wilson International Center for Scholars. The Kennan Institute is committed to improving American understanding of Russia, Ukraine, Central Asia, the South Caucasus, and the surrounding region though research and exchange. Read more