Постоянная плохая новость

Ровно год назад я написала колонку о том, чем стал и что изменил в моей жизни первый год войны, прямо по пунктам. Я была бы счастлива не повторять этот опыт. Но уже второй год начинается и заканчивается 24 февраля. И это постоянная плохая новость. Поэтому снова.

1. Нет, я не вскакиваю больше по утрам, как год назад, с пультом от телевизора в руках, чтобы первым делом узнать новости с фронта. И не просыпаюсь по ночам, чтобы пролистать телеграм-каналы. Это не привыкание к войне. Просто война стала неотъемлемой частью жизни. Чтение новостей все равно начинается с Украины. Документальный фильм «20 дней в Мариуполе» — из самых сильных впечатлений этого года. Бомбежки и гибель украинцев — моя боль, беспомощность и жгучий стыд. Читаю: «…в Харькове обнаружили тела всех погибших в результате российской атаки дронами 9 февраля. Семья сгорела заживо. Старшему Леше было семь лет, среднему Мише четыре года, младший Павел — ему было десять месяцев». Вспоминаю только что прочитанные строки Маши Степановой: «Пока мы спали, мы бомбили Харьков». Завидую тем, кто умеет так точно это выразить словами. Мы бомбили.

2. С начала войны в Украине на фотографии стены в моем фейсбуке висела цитата Сартра: «Каждое слово имеет последствие. Каждое молчание тоже». С 7 октября прошлого года там флаг Израиля. Я не еврейка. Я видела кадры, снятые террористами, убивавшими евреев. Я вижу лица заложников. Со мной случилось то, чего не случалось раньше. Не могу подняться над схваткой и спокойно анализировать: с одной стороны, с другой стороны. Объективный анализ в режиме «недоступен», ничто не может оправдать зверского линчевания. Я абсолютно и бесповоротно на стороне евреев. ХАМАС должен быть разрушен. Переживающие за палестинцев мусульманские и немусульманские страны должны открыть двери и принять тех, кто, как они считают, невинно страдает. Или замолчать и дать возможность израильской армии уничтожить убийц. Точка.

3. Все так же на вопрос, откуда вы, отвечаю: из России. И все так же ни разу не столкнулась с неприятием, не говоря уже об агрессии — ни во Франции, ни в какой иной стране старой Европы. Однажды продавец мороженого, более похожий на оксфордского профессора, спросил про мой акцент, я ответила, что акцент русский. И что-то он прочитал в моих глазах, потому что сказал: «Перестаньте себя корить, эта война не ваша вина. Просто примите это. Я-то знаю. У меня мама англичанка, а папа ирландец». Я ему благодарна. Вопрос о моей лично ответственности для меня закрыт. Да, я несу свою долю ответственности. Вопрос о вине тоже. Да, виновата. Мне плевать на юридические термины. Это не про глобальную ответственность в перспективе и вину в ретроспективе. Это только про меня, и я так чувствую сейчас.

4. Агрессия исходит от соотечественников, самоопределившихся в судьи. Убрала из своего пространства всех засевших на олимпе и, в сущности, пиарящихся на войне. Они мне так же противны, как другой фланг — z-патриоты, и в чем-то схожи. Знакомых с z-фланга (увы, и такие образовались) убрала тоже. Впервые в жизни захотелось таким патриотам перекрыть кислород хотя бы во Франции, где, при всей ненависти к Западу, они не просто сохраняют недвижимость, но и приезжают туда прямо сейчас, получая 5-летние визы. Как будто нет войны, как будто они не смердят в своих «телегах», не снимают кино о том, как прекрасно сегодня жить и покупать квартиры в Мариуполе, как будто ничего этого нет и не было, просто приехали прогуляться по Маре. Очень хочется иногда стать Марией Певчих и сделать так, чтобы некоторые уже никогда больше не прогуливались за пределами России.

5. Ни война в Украине, ни война в Израиле не развели меня ни с кем из близких мне людей — ни в России, ни на Западе. Я счастливая. На второй год войны мои друзья из России начали ко мне приезжать, и это радость. Они приезжают, приходят в себя, выдыхают, а потом возвращаются туда, где не выдохнуть. Им хуже и тяжелее, чем мне. В этом году мы стали больше общаться в мессенджерах, по видео. Мы вместе празднуем дни рождения, чего раньше не делали. С разговорами и песнями. Я живу в Париже 23 года, но почему-то именно в войну эта совместность стала острой необходимостью для всех нас.

6. В минувшем военном году я не дала ни одного интервью, не была ни в одном стриме, ни на одном ютьюб-канале. Не считаю себя экспертом, я просто журналист и наблюдатель. Пустой говорильни в русском сегменте хватает и без меня. Один и тот же ограниченный круг говорящих голов утомляет, поэтому перестала все это смотреть и слушать. За исключением реальных экспертов в своих областях: например, Зубаревич, Юдина, аналитиков, которых собрал Кирилл Рогов на Re:Russia.

7. Мой личный бюджет сжался до прожиточного минимума. К помощи украинцам, как и в первый год войны, добавилась помощь карабахским беженцам и израильским солдатам. 

8. Абсолютным открытием стали для меня россияне, уехавшие от войны в Берлин. Особенно молодежь. Мне кажется, мы впервые можем наблюдать, как начинает складываться российская диаспора, и происходит (не знаю, произойдет ли в итоге) это в Германии. Немцы очень правильно строят отношения с новыми российскими релокантами. Сами уехавшие правильно строят отношения внутри своего сообщества. Не сглазить бы. Этого не происходит ни в Лондоне, ни в Париже. 

9. Мы с независимым издательством Freedom Letters Георгия Урушадзе выпустили книгу Ильи Яшина «Сопротивление полезно». Это его публикации в соцсетях и интервью с начала войны. Политические заключенные в России были и остаются самыми свободными людьми. Они сели за нас всех, они говорят за всех тех, кто вынужден молчать, находясь в России. Совесть страны сидит в камерах, зонах и ШИЗО. Я приняла их выбор.

10. Было очевидно, что культурное пространство в России будет сжиматься, но не могу сказать, что я ожидала, что так быстро приличных писателей приравняют к террористам, а их книги начнут изымать с полок, из издательств, библиотек и вообще всяческих упоминаний. Но после того как Путин посочувствовал Гитлеру, «вынужденному» напасть на Польшу, все как-то встало на свои места. Примерно понятно, что будет с книгами дальше. В то же время российское культурное пространство за пределами родины расширяется, и в этом тоже нет ничего удивительного: искусство идет за своей аудиторией, а она теперь не только и не столько в России.

11. Наши друзья хоронят наших друзей. Второй год войны стал годом тяжелых потерь людей, которых я знала и любила. Не знаю, связаны ли эти многочисленные смерти и прощания напрямую с войной, но уверена, что опосредованно — да. Я не могу полететь на похороны в Москву, но их хоронят мои московские друзья. За всех нас, кто не может приехать и даже не может послать цветы, потому что неработающие карточки, неработающий SWIFT и прочее связанное с неработающими санкциями. 

12. К концу второго года войны я пришла к выводу, что Путин не выигрывает войну в Украине (пока), но выигрывает войну у Запада. Как человеку, давно живущему в Европе, мне понятна осторожность западных лидеров, не желающих расширения конфликта в центре Европы и вынужденных учитывать массу факторов, на которые плевать Путину, поскольку он не является де-факто избираемым. Эта их осторожность дает Путину время, чтобы перевести экономику на военные рельсы, довооружиться и продолжать войну или подготовиться к большой войне, которой все так боятся. Платят за это своими жизнями украинцы.

13. Я спросила своих друзей, что изменилось для них во второй год войны. Мой украинский приятель ответил, что для украинцев ничего не изменилось, но все стало сложнее, потому что людям сложно иметь длинное дыхание и жить только перспективой (победы). Они живут сегодня и сейчас. Исторический процесс историческим процессом, но людей, попавших в этот замес, жалко. Мой приятель, живущий во Франции, ответил, что появилось раздражение, потому что понятно, что Россия уже проиграла, но хочется увидеть фактическое тому подтверждение, а его все нет. Мой американский приятель ответил, что ему стало страшно, потому что Америка — основной союзник и помощник Украины, но он не понимает, какими будут результаты выборов и как это отразится на помощи Украине. Моя подруга сказала, что затягивающаяся война создает фоновый режим безнадежности и ее беспокоит вероятность изменения отношения к войне в самой Украине.

Я пишу эту колонку в 718-й день войны. Будет ли такое утро, когда война закончится? Конечно, будет. Но мир никогда не будет прежним, очень на это надеюсь. Мир, в котором агрессор продолжает второй год заседать в Совете Безопасности ООН, — насмешка над здравым смыслом. Так называемый поствоенный мир (после Второй мировой) гибнет у нас на глазах вместе с его уже давно не работающими стереотипами и неэффективными международными институтами. Туда ему и дорога. 

Ужасно, что украинцы и израильтяне платят за это долгое «прощание» своими жизнями.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона