Лев жив

I
Кто-то назвал электронные повестки «новым крепостничеством»: государство не первый год распоряжается телами и жизнями граждан как госимуществом, но еще никогда этот процесс не выглядел таким простым и таким массовым. Одно изменение в базе данных — и хоть для тысяч, хоть для сотен тысяч людей закрываются границы и остается неделя на то, чтобы попрощаться и отправиться на войну.

Но от этого «нового крепостничества» кривишься даже при очевидности угрозы. Какие там крестьяне? Да за каждым нашим шагом следят камеры, да нашу сложную и уникальную жизнь способен навсегда изменить пуш в телефоне — вот это сегодняшняя драма, а не что-то, от чего тянет навозом, соломенной крышей, лаптями и скисшим молоком. Подбирая исторические параллели, мы не глядим дальше ста лет: «Потери на фронте — больше афганских», «Путинские сроки политзаключенным — как сталинские». 

Но, если мы в состоянии заглянуть на сто лет назад, чего бы не заглянуть на сто пятьдесят?

II
«Тут нет объявления войны, а просто выражение человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, единокровных и единоверцев. Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы». Это легко мог бы быть Z-канал в телеграме или министр Лавров, если бы они тянули такой синтаксис, — но это один из героев «Анны Карениной», написанной сто пятьдесят лет назад.

Воюют не на российской земле, но эмоционально это война совсем близкая: сербы и черногорцы воюют с турками, и ни у кого нет вопроса, кто тут наши и кто не наши. Никого силком воевать (пока) не тянут, но общественное мнение очень одобряет добровольцев. Так одобряет, что один из главных героев, Вронский, бросит московскую жизнь и отправится за ленточку. Быть тут пацифистом — значит быть аутсайдером. Но и вероятность в ответ на пацифистские заявления получить спор, конфликт или донос гораздо меньше, чем вероятность перевода темы разговора.

Потому что разве некуда эту тему перевести? Война войной, но люди любят и ненавидят, встречаются и расстаются — и бесконечно, бесконечно обсуждают это в своих социальных кругах. Традиционные ценности никто не отменял, они бинарнее некуда, а реальные отношения как-то уже нет. Конечно, в разумных пределах — и кто их переступил, не осознавая или игнорируя последствия, заигравшись в чайлдфри или в «мое тело — мое дело», тот сам виноват. Московская жизнь бурлит. Появляются новые штуки, которые хочется немедленно попробовать, даже если опасно. Гастрономия невероятно разнообразна и увлекательна. Поезда приходят и уходят.

В этой вселенной тоже кривятся от слов про крепостничество — его уже отменили. Правда, крестьянский вопрос остался, а либеральные попытки его порешать жалки и комичны. Ох, какое тут пространство для язвительных комментариев.

Короче, эта вселенная гораздо больше похожа на нашу, чем марширующие толпы из антиутопий XX века. Одна проблема: этой вселенной сто пятьдесят лет в обед. Когда разворачиваешь историю назад, лет так на тридцать-сорок, легко промахнуться со скоростью.

III
Линейность индивидуальной жизни — от детства к юности, зрелости, старости — привычна и намертво закреплена у нас в голове. И это мешает нам заметить, как быстро и как много в течение жизни нас мотает по разным временам.

Пока мы ждем, что в архаику или в сингулярность нас отправит что-то сугубо технологическое, типа машины времени, нас носит туда-сюда так, как не понесла бы самая сумасшедшая фантазия. Просто вспомните, как вы смотрели на мир и на себя в нем десять лет назад. Двадцать лет назад. Как выглядели путешествия, планы на будущее, проблемы на работе, образование, покупка мебели, разговоры с родными.

Да даже «Анну Каренину» — только вчера экранизировал было «Нетфликс», по русскому сценарию и с русскими актерами. Он же, чтобы работать в России, открыл совместную компанию с Ковальчуками. Один из них, как пишут, через годик уговорит Путина напасть на Украину. Через два года через «Госуслуги» будут отправлять на войну и одновременно предлагать билеты в кино. «В Москве прошла премьера фильма «Вызов».

IV
Разные куски мира живут в разных временах одновременно — и, да, где-то и сегодня, кроме войны или традиционных ценностей, есть крепостное право, не через «Госуслуги», а настоящее. И я, конечно, не хочу сказать, что мы буквально перенеслись во времена Толстого.

Война, что началась с Крыма. Война артиллерийская, где не видишь лица врага, но видишь жуткие развороченные тела. Где снарядный голод означает смерть. Это война из «Севастопольских рассказов», на которой воевал сам Толстой.

Война далекая, бесконтактная. Когда легко быть за и странно быть против, но все равно есть те, кто против. Это война в «Анне Карениной».

Когда эта война начинается, роман уже выходит: он публиковался частями, несколько лет, как сейчас выходят сезоны сериала. В нынешних российских сериалах девятый год нет никакой войны, нет даже намека, а Толстой пишет прямо о происходящем сейчас — и платит за это свою цену: эти главы его издатель Михаил Катков публиковать отказывается.

Два года спустя далекая и бесконтактная война с Турцией станет полномасштабной: Россия ввяжется в нее непосредственно. И Толстой, сам прошедший эту мясорубку и описавший ее, в этот раз тем не менее напишет: «Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня».

Война с танками и газом, в которой линия фронта не двигается месяцами, перемалывая сотни тысяч жизней. Война, про которую сегодня снимают на «Нетфликсе». Война, до которой Толстой — вот тот, что крестьянских детей учил, — не дожил всего несколько лет. Он умер в 1910 году и почти застал войну, которая и по своей кошмарности, и по принципиально новым методам уничтожения людей казалась непредставимой и немыслимой. Казалась, но не оказалась.

Где находимся мы?

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона