Skip to main content
Support
Blog post

Сделано в России. Или нет

Roman Super

Роман Супер встретился с Дмитрием Нечаевым в Тель-Авиве и узнал, что теперь будет написано на рамах его велосипедов.

Дипломат (по образованию) и бизнесмен (по призванию) Дмитрий Нечаев — автор известного в мире спортивного бренда «Тритон». Больше десяти лет компания Дмитрия производила уникальные велосипеды и продавала их десяткам стран, вызывая восторг профессионального велосипедного сообщества. На его рамы неизменно наносилась надпись «Сделано в России» — еще год назад клиенты Нечаева от этих слов не шарахались: ни в Германии, ни в Австралии, ни в Корее. Наоборот, люди были готовы ждать свой велосипед ручной сборки месяцами и платить за это до 12 тысяч долларов. 

Все изменилось одним днем — 24 февраля 2022 года. Очередь из клиентов немедленно рассосалась, производство встало, надпись «Сделано в России» стала токсичной. После объявленной мобилизации из страны уехал весь цех Нечаева, а сам он репатриировался в Израиль, где придумал, как релоцировать и перезапустить свою компанию. 

Дмитрий, у тебя в анамнезе МГИМО, верно?

Да, я окончил МГИМО.

Ты мог карьеру Небензи сделать или, не дай бог, Марии Захаровой.

Нет, я точно лучше, чем они. Я был бы полезнее для страны и мира, чем они. Да и специальность у меня другая — международные экономические отношения.

Ты вообще по профессии работал хоть день?

Немножко. Я работал в информ-центре ООН, переводил документы, готовил для СМИ пресс-релизы всякие. Пан Ги Мун тогда был генсеком. Я работал с его официальными заявлениями.

Но, судя по всему, это продлилось недолго, потому что тебе как-то скучно было?

Я недолго поработал. Это все немножко не мое, да. Но на это было интересно посмотреть изнутри. Там же совершенно другой язык, ооновский, свой, там свой вокабуляр. Это была огромная структура с мощнейшей корпоративной культурой и мощнейшими корпоративными правилами. Такие, как я, в подобных местах не могут долго существовать.

Давай поговорим о том, что тебе заменило официальные заявления Пан Ги Муна. Как велосипеды в твоей жизни появились? Не как изделия, а как бизнес. Как изделия — тут понятно, все дети и подростки любят велосипеды. Но не у всех они становятся делом жизни. 

В Россию в начале 2000-х годов не привозили такие байки, на которых мы с друзьями любили кататься. Не было такого выбора, какой есть сейчас. В России тогда только-только начиналась движуха вокруг велосипедов. Когда я сломал раму, занимаясь велотриалом, вместо того чтобы ждать месяцами деталь от дилеров, я пошел к российским ребятам, которые делали рамы сами. Сходил к ним, заказал раму и таким образом импортозаместился. Это был 2001 год. Ага, подумал я, значит, можно и так делать. Спустя год я отправился в Лондон — поучить английский. Там я познакомился с велосипедной тусовкой, показал им свой велосипед, ту самую раму, которую ребята в России сделали. Они были впечатлены и спросили: «А можешь такую сделать еще? Это крутая рама». Я решил, что могу сделать. И через какое-то время сделал. Таким образом «импортозамещенный товар» внезапно стал интересен другим странам. Я понял, что буду заниматься экспортом русских великов как минимум в Великобританию, а вообще-то всем, кто их захочет в любой точке мира. Дальше это все эволюционным образом развивалось. Добавлялись все новые и новые клиенты из разных стран. Я перестал заказывать изделия на чужом производстве, вкладываясь в свое собственное. И мое хобби превратилось в полноценный бизнес. Любить велосипедный спорт я от этого не перестал. Наоборот.

А как вообще можно конкурировать с большим количеством велосипедных брендов, если ты никому не известный чувак из Москвы, который варит свои рамы на своем производстве? Вот есть компания GT. Как с ней можно конкурировать?

В начале нулевых не было большого количества велосипедных брендов, которые работали бы на нашем рынке, — это во-первых. А во-вторых, локальные дистрибьюторы никогда не привозили все, что нужно клиенту. Всегда были какие-то урезанные стоки, урезанные поставки. Не предполагался достаточный спрос на те или иные изделия. Я занимаюсь титановыми велосипедами, это очень нишевая штука. Мир велосипедный огромен. Десятки миллионов велосипедов в год производятся в разных странах. Я делаю продукт для продвинутого любителя, который участвует в каких-то автономных экспедициях, автономных гонках. Крупные производители для этого тоже делают велосипеды, но на уровень проще. Знаешь, у автомобилей тоже много разных брендов. Какой-нибудь «Мерседес» закрывает вообще все потребности, у них есть вообще все — от легковушек-малолитражек до грузовиков. Но есть бренды небольшие, семейные, у которых свои ценители, и автомобиль их производства через 30 лет все еще высоко ценится. А средненький «мерседес» просто устареет, и все.

То есть ты делаешь бутиковые велосипеды. 

Да, так и есть. Мы ставим только качественные детали, это приводит к очень высокой цене. Мы коллекционные, при этом функциональные. Это наша ниша.

Сколько стоят твои бутиковые велосипеды?

От восьми тысяч. Теперь уже евро. Мы не жадные. Наши конкуренты продают велосипеды такого класса за 20 и 25 тысяч долларов. Я все-таки стараюсь соблюдать баланс стоимости и функции. Этот баланс — отдельная наука. Правильно укомплектовать байк, так, чтобы все ехало, все соответствовало единому стилю, чтобы это не было какой-то радугой комплектующих, — это наука.

Расскажи про твои самые первые производства. Это было гаражное времяпрепровождение?

До того как у меня появилось свое производство, я заказывал у сторонних производителей. Потом замучился пытаться объяснять им, что значит качество для велосипеда. И решил делать свое собственное производство. В Москве пустовали промышленные площади, мы смогли арендовать ремонтный цех за копейки. В нем уже стояли станки на постаментах. Посередине цеха росло лимонное дерево, которое вырастили работники с 80-х годов, пробив дырку в полу и положив туда семечку. Выглядело, конечно, все заброшенно: полуразбитые окна, пыль, грязные станки, ужасный пол. Там были эти ужасные ртутные лампы, они давали на всех фотографиях такой зеленый оттенок, у меня все фотки тех лет зеленые. 

Сколько человек поначалу входило в твою банду?

Я и сварщик. Потом еще один парень, потом мы позвали моего папу. Так потихонечку нас стало шесть человек, потом семь. Еще несколько человек всегда работали онлайн, занимались чертежами. До десяти человек доходило. Больше не нужно для наших объемов.

Ваши объемы — это сколько?

200 изделий в год. 

Как вы выходили на западный рынок, как о тебе узнавали?

Я сидел на всех велосипедных форумах и знал более-менее всех, кто может интересоваться такими велосипедами. Когда я первый пост написал про нашу компанию, люди начали отвечать: деньги в Россию отправлять опасно, там сплошные мошенники. А другой парень написал так: пришли мне раму с большой скидкой, я ее протестирую и сделаю честный отзыв. Я ему отправил раму с большой скидкой, и он сделал честный отзыв. Этот отзыв всколыхнул интерес к моей раме. Люди заинтересовались. Соцсети со временем появились, это помогло нарастить клиентскую базу.

Какие страны покупали твои изделия?

Я насчитал около 40 стран. Германия, США, Австралия, Южная Корея, Япония, Сингапур, Филиппины, Украина, Беларусь и так далее.

Твои велосипеды можно назвать чисто русским продуктом? На сколько процентов твой велосипед — русский? 

Процентов 40—50 локализованы. Рама наша целиком. Седло карбоновое фирмы Bjorn. Подседельный штырь, шатуны и звезды — все российское. Остальное — иностранное. Сейчас наши велосипеды являются российскими на ноль процентов. Компания переехала, покинула Россию.

Из-за войны?

Да.

Как тебя застали новости о войне?

Я был в съемной квартире в Красной Поляне. У меня производство было в последнее время в Сочи, в Адлере. Мы его в 2021 году из Москвы перевезли в Адлер. Расчет был такой: в Сочи можно кататься круглый год, тестировать байки, там нет снега, всегда есть солнце, это хорошо для фоточек и для настроения. В общем, я был в Красной Поляне. Я, извините, рано утром пошел в туалет, взял с собой телефон и… еле дошел до туалета, прочитав все, что происходит. Следующие два дня я читал соцсети и думал, что нужно резко действовать. Здесь стоит сделать отступление. В 2021 году я получил израильский паспорт. Я видел ухудшающийся фон, у меня росли маленькие дети, и я понимал, что не хочу, чтобы они росли с теми же ощущениями, которые испытываю я. В 2021 году мы получили документы, но вернулись в Россию. Мои израильские друзья тогда сказали: слушай, не уезжай, война же будет с Украиной. Я им ответил: ребята, да ладно, поиграются, потрясут оружием, покричат, договорятся и разойдутся. Я не верил. А 24 февраля 2022 года у меня отвалилась челюсть. Я просто открыл рот, и меня стало тошнить. Дальше я начал созваниваться со всеми ребятами. Кто-то говорил: я сейчас шустренько в Германию уеду. Кто-то говорил: мы сейчас что-то делаем уже в Словении. Люди так или иначе готовились. Потом я впал в шоковое состояние, когда ты просто замер и тебе плохо. Я понял, что не смогу в этом быть, я не ассоциирую себя со всей этой историей, я всегда был в стороне от этого, может, слишком сильно был в стороне. 

Man holding bike above his head

Ты уже 24-го понял, что твоему бизнесу в России пришел конец?

В целом да. Я это начал понимать в начале февраля даже. У нас обычно каждый день приходили запросы из Великобритании, из Германии, из Америки: мол, ребята, сколько стоит ваша рама, а можно ли так, а можно ли сяк. Где-то с декабря, когда пошли вот эти репорты о том, что скапливаются войска на границе, я увидел некое замедление этих запросов. А в феврале запросы просто исчезли. Иностранных обращений стало ноль. Я понял уже тогда, что дело плохо, но, естественно, у меня была надежда, что всего этого дерьма не произойдет и все наладится. И еще я наивно предполагал, что это история на 2—3 месяца. Ну, люди придут к переговорам, все закончится, договорятся, и ООН как-то вступится, мировое сообщество всех немножко приведет в какую-то норму — я наивно в это верил. Но понимал, что дело плохо. Я уехал практически сразу, потому что понял, что рано или поздно будут запрещать выезд мужикам. 

Мы с тобой чуть ли не на следующий день после начала войны встречались в Сочи.

Да.

И ты тогда ломал голову, как тебе срочно эвакуировать производство из России. Кроме семьи, тебе нужно было эвакуировать еще команду, что-то сделать с бизнесом. Что ты в итоге решил и что сделал?

К сожалению, это растянулось на долгое время. Я продолжал убеждать себя, что все-таки, может быть, к лету все это закончится и можно будет откатить. Я решил подождать, посмотреть. Это была ошибочная стратегия. Ничего не стало лучше, всё стало гораздо хуже. Не стало как иностранных заказов, так и российских. Мы доделывали старые заказы. Все начало сжиматься. Аренда сжирала вообще все. Зарплаты сжирали всё. Прихода не было. Я был за границей, управлял удаленно, это тоже накладывало отпечаток на эффективность. В конце концов пришлось себе признаться, что это невозможно продолжать. 

Деньги кончились?

Да. Мне пришлось начать работать в Израиле, заниматься делом, никак не связанным с велосипедами, чтоб прокормить семью, которую я перевез. Я продал машину, покрыл часть долгов. Потом случился сентябрь, мобилизация. Мои работники покинули Россию, на этом была поставлена точка. 

Поставлена точка компании «Тритон» в России.

Буквально. Когда парни мои уехали из России (на велосипедах через Верхний Ларс), то я понял, что это конец. Мы выставили станки на продажу, эти деньги едва покрыли долги по зарплатам. И долги по аренде. 

Ты же предприниматель до мозга костей. Я уверен, что ты тут же стал думать, где и как перезапустить производство.

Именно так. Это могла быть Грузия, это могла быть Сербия, мог быть Казахстан. Мечта была, конечно, куда-то в страну Евросоюза, где велосипедный спорт развит максимально хорошо, где нет границ и товары свободно ходят. За все эти годы работы в России я, конечно же, замучился со всеми этими растаможками, агентами, сертификатами соответствия. В итоге я встретил в Израиле человека, который стал моим бизнес-партнером. Мы встречались совершенно по другой теме, думали про общий бизнес в Израиле. Я ему параллельно рассказал о себе: кто я такой, что я делал, что у меня было, что я мечтаю это возобновить. В этот момент мои пацаны неизвестно где, понимаешь: кто-то в Молдове, кто-то в Турции, денег нет, вообще ничего не понятно. Я в Израиле занимаюсь переездами, у меня фургон и грузчики — помогаю людям мебель перевозить из квартиры в квартиру. 

Ты смог твоего партнера убедить, что сможешь перезапустить велосипедное производство?

Я познакомился с человеком, которому понравилась эта идея. Принял его предложение о партнерстве. И мы сразу приступили к делу. Мы арендовали цех на 500 метров.

Где?

В Португалии, около города Авейру под Порто. Аренда в пять раз дешевле, чем в Сочи. Уже перевезли всех сотрудников. Сейчас занимаемся их легализацией. Параллельно происходят пусконаладочные работы. Мы купили станки. Запускаем сейчас станки. На днях должны нормальный мощный силовой кабель сделать. И все, мы начинаем делать рамы. Мы купили материал, мы купили детали. Все еще на стартовых позициях, первые месяцы мы не сможем много делать, но мы сделали все основное для того, чтобы перезапуститься. Все с нуля. Бизнес был, клиентская база есть, но условия абсолютно другие. Но мы будем стараться.

У тебя раньше на велосипедах было написано Made in Russia.

Да. Очень многие люди, причем иностранцы в основном, заказывали надпись Made in Russia. Или даже на русском языке. Кириллица была модной, экзотичной.

Теперь что там будет написано?

Made in Portugal. Ну и флаг Португалии. Местная ассоциация двухколесных видов транспорта уже зовет нас участвовать в международной выставке Eurobike на стенде Португалии. Мы от Португалии будем выставляться. Определенная группа преступных лиц, выступающая от имени всей России, сделала так, что кириллица, российский флаг и слова «сделано в России» стали токсичной вульгарщиной в современном мире. К сожалению, так обстоят дела.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.

About the Author

Roman Super

Roman Super

Editor in chief, In Other Words;
Independent Filmmaker
Read More

Kennan Institute

The Kennan Institute is the premier US center for advanced research on Russia and Eurasia and the oldest and largest regional program at the Woodrow Wilson International Center for Scholars. The Kennan Institute is committed to improving American understanding of Russia, Ukraine, Central Asia, the Caucasus, and the surrounding region though research and exchange.  Read more