A blog of the Kennan Institute
Тахир и его команда
Роман Супер встретился и поговорил с Тахиром Холикбердиевым, чтобы понять, как можно пересобрать себя, свою жизнь и свой дом много раз.
Вторжение России в Украину спровоцировало колоссальный миграционный кризис в Европе. Более 10 миллионов украинцев были вынуждены покинуть свои дома. Около миллиона россиян бежали из России, спасаясь от репрессий, мобилизации и по этическим соображениям — в знак протеста против агрессии Кремля.
Российскими беженцами, как правило, оказываются самые активные, образованные и финансово успешные люди из больших городов, которые умеют адаптироваться к новым странам и обстоятельствам, несмотря на серьезные санкционные и визовые ограничения.
Среди таких беженцев — Тахир Холикбердиев, сделавший в России головокружительную карьеру в ресторанном бизнесе. Тахира называют главным популяризатором мясной культуры в российских регионах. После начала войны бизнесмен вместе семьей уехал на Кипр, где вместе с журналистом и блогером Евгением Савиным прямо сейчас создает футбольную команду мечты.
Роман Супер встретился и поговорил с Тахиром Холикбердиевым, чтобы понять, как можно пересобрать себя, свою жизнь и свой дом много раз.
Прежде чем оказаться с тобой на футбольном поле на острове Пафос, где ты предстанешь публике футбольным менеджером, давай прыгнем лет на 30 назад в Краснодар, откуда ты родом. Ты же из тех мест originally?
Я родился в Краснодаре. У моей мамы есть украинские корни, как и у каждого третьего жителя Краснодарского края, естественно. Дед из Украины, бабушка из Украины. В начале ХХ века было очень серьезное переселение, родственники прибыли в Краснодарский край, тогда это вроде бы называлось Кубанской областью. А отец мой из Средней Азии, его корни вообще из Ирана. Мои родители познакомились во Львове, когда учились в Полиграфическом институте. В 82-м году родился я. В Краснодаре.
Краснодар твоего пубертата — это стремное место? Ты на улицах рос?
Нет-нет. Мои родители всю жизнь работали в издательстве, где выпускались газеты, книги. В Советском Союзе издательства, телевидение и горисполкомы были как объекты стратегического значения, и, соответственно, это была важная сфера. Поэтому я вырос в среде, где все было связано с газетами и книгами. Когда встал вопрос, где учиться после школы, я даже не понимал, что есть какая-то другая профессия, кроме журналистики. И поступил на журфак Кубанского госуниверситета.
Получилось по профессии поработать?
После первого курса я пошел работать во всякие местные локальные газеты, в том числе работал в местном отделении «Советского спорта», потом даже писал про какие-то спортивные события для федерального издания: футбол, гандбол, баскетбол. Еще я работал в «Комсомольской правде».
Это был пик твоей журналистской карьеры?
Это был пик. И тогда же — в нулевые — началось постоянное давление со стороны региональных властей. Каждый материал тщательно проверяли. Я хорошо запомнил это. В начале нулевых на Кубани было сильное наводнение. Каждое региональное издание «Комсомольской правды» могло делать свою обложку. Есть у нас хутор Урма, его сильно затопило, погибли люди. И мы сделали обложку «Хутора Урма больше нет».
Это то самое наводнение, во время которого губернатор Ткачев ездил кататься на лыжах?
Да, в Австрию. Наша редакция об этом первой узнала. Как мы об этом узнали? Мы просто взяли и сделали официальный запрос в юридическую службу аэропорта, нам дали информацию: да, гражданин такой-то, с такими-то инициалами, с такой-то фамилией, такого-то года рождения, действительно покинул страну. Раньше, работая журналистом, ты мог получать информацию о губернаторе официально.
Это все в славном прошлом.
Да, а тогда можно было нормально общаться со многими институциями: с МЧС, МВД, со скорой помощью — с кем угодно. Вся информация журналистам предоставлялась. Но потом в каждом органе региональной власти появились какие-то кураторы, которые стали заниматься внутренней политикой региона, в том числе работой со СМИ. Появились какие-то дотации для СМИ. Редакции получали деньги на то, чтобы освещать деятельность органов местного самоуправления в том ключе, в котором нужно. Тогда я понял, что начинается стремная история и я не хочу быть в этой профессии. Эта профессия больше мне не нравилась.
Потому что всех купили?
Ну да.
Таким образом, ты первый раз делаешь довольно резкое движение и карьеру свою перепридумываешь.
Тогда же такое было безденежье. Я, помню, зарабатывал сто долларов. А когда ты молодой парень, тебе хочется чуть больше развлекаться, гулять, веселиться, ездить на «Казантип».
Это желание веселиться куда тебя привело?
Я пошел работать в компанию «Мегафон» — сначала медиаменеджером, а потом сотрудником по связям с общественностью. А потом я стал там начальником и даже директором крупного департамента. Когда «Мегафон» хотел запустить свою сеть, создали компанию «Мегафон-интернешнл», которая занималась международными рынками. Одним из первых рынков, которые компания пыталась заполучить, был рынок Ирана, даже там я немного поработал.
Веселья стало больше?
Очень интересная работа, которая очень хорошо оплачивалась. Корпоративные карты, мероприятия, дорогие костюмы — конечно, это больше нравилось, чем «секонд-хенды» в журналистике.
И теперь уже ты летал кататься на лыжах на том же самолете, что и губернатор.
Столько денег не было. Но на выходные в Стамбул или Вену — запросто.
Как долго ты протянул в этой корпоративной золотой клетке?
До конца 2009 года.
А почему не задержался дольше?
Тогда появлялись первые смартфоны. Одно из первых приложений, которое там было включено, называлось «Мои расходы». Мы, как порядочные клерки, писали свои расходы. И я понял, что большая часть расходов уходит на алкоголь и посещение ресторанов.
Представительские расходы так называемые?
Они. Я подумал: блин, надо срочно открывать свой бар, чтобы бухать там и не платить за это деньги.
Гениально.
К тому же я понял, что мне надоело ходить шесть дней в неделю в костюме и галстуке. График еще этот сумасшедший… За год до этого мы с моим другом запланировали поездку в Голландию на фестиваль Pinkpop. Я очень ждал этого отпуска. Я уже сажусь в машину, чтобы доехать до аэропорта. На полпути мне звонит секретарь директора и говорит: «Слушай, надо срочно встретиться, дела появились, отпуск отменяется». Я тогда понял, что никогда не смогу делать то, что мне хочется и нравится. Поэтому, конечно, какой «Мегафон»? Надо открыть свой бар. Мне родители подарили квартиру, которая досталась от бабушки. Были у меня и собственные сбережения. И я открыл свой первый бар. Он обошелся в 9 миллионов 600 тысяч рублей. И меня затянуло в эту историю.
А ты что-то знал о том, как это должно быть устроено?
Нет, конечно, ничего я не знал. Но принцип этого бизнеса мало чем отличается от любого другого. Любой бизнес должен быть эффективным с точки зрения эмоций и с точки зрения денег. Через полгода после открытия первого бара мне предлагали за него миллион долларов.
А потратил ты 9 миллионов.
Да, тогда миллион долларов — это было 30 миллионов рублей.
Продал?
Я тогда сказал, что душа не продается. Бар окупился за год и так.
И ты продолжил ресторанно-барную экспансию?
Я полетел в Лондон учиться. Как раз тогда вышел журнал «Афиша-Еда», редактором был Алексей Зимин. Он рассказывал, как учился в Лондоне, какие там есть места. Я решил повторить этот путь. Прошелся по этим местам. Учился в кулинарной школе «Кордон Блю». Потом я нашел особняк на спальной улице в Краснодаре и понял, что нужно сделать в нем гастрономическое место, где мы будем использовать только локальные продукты, но при этом делать все в рамках французской гастрономии. У меня были катастрофические проблемы с шеф-поварами, мне все время казалось, что меня обманывают, я не мог понять, почему люди не могут стабильно вкусно готовить, не хотят развиваться, не хотят узнавать новое. Так я сам оказался на кухне. А ресторан стал еще более успешным проектом, чем бар. О нас написали «Коммерсант», «Афиша-Еда», мы стали попадать в различные путеводители. У нас были специальные бранчи с лобстерами, которые стоили нормально. Мы сделали бургер из нутрии. Спустя много лет в каком-то моем уже московском проекте тоже были бургеры из нутрии. И газета Guardian написала: «В двух километрах от Кремля русские едят крыс».
В общем, ты ушел из журналистики для того, чтобы про тебя начала писать газета Guardian.
Да! А на следующий день после того, как Guardian написала эту историю, в твиттере было 15—20 запросов от других международных СМИ.
Твой, я думаю, пик карьеры уже в этой профессии — это нашумевший ресторан в Краснодаре, «Скотина». Именно этот проект тебя прославил, так?
Не очень скромно все это сформулировано. Но в «Скотине» мы, конечно, сделали те вещи, которых действительно в России никто никогда не делал. Я очень люблю мясо, поэтому хотел сделать какой-то мясной проект. Сидел как-то выпивал в баре с другом, рассказывал ему про свои желания. Он говорит: ты хочешь открыть что-то вроде московского «Гудмана»? Я ему: нет, это слишком просто. Американское и австралийское мясо купить — не такой уж сложный вызов. В этом нет уникальности. А любой проект, который ты делаешь, должен быть уникальным. Не хотел я открывать «Гудман» в регионах. Я хотел свой путь.
Сформулируй этот путь.
Я помню детство, конец 80-х. У нас были определенные проблемы с продуктами. Допустим, кто-то из родственников выращивал свинью. Либо быка. И в какой-то из дней это животное забивали. Приезжали все родственники, туша разделывалась, что-то готовилось сразу, а что-то просто нарезали на куски, и каждый забирал себе по кусочку. У свиньи есть ноги, голяшки, шея, голова, из которой можно сделать национальное кубанское блюдо: берется свиной желудок, потом снимается все, что есть в голове; мясо, языки перемалываются, в желудок напихивается масса со специями, зашивается и ставится в коптильню, через 40 часов нарезается, как колбаса. Соответственно, мы ели легкие, печень, все-все-все. И, мне казалось, для нашего региона это типичная история. Почему человек должен есть только стейк? А все остальное куда девать? Зачем убивать животное, если половину ты непонятно куда деваешь?
И ты решил вот эту концепцию из голодных 80-х перенести в сытые нулевые? Это риск, конечно.
Да! Но это было интересный риск. В России 2000-х было много денег, люди могли есть одно филе из целой туши. Но я был уверен, что надо брать всё животное и из него делать меню. Добавить только исключительно сезонные и локальные продукты. Мой товарищ в ответ на этот концепт рассмеялся и сказал, что осталось такой ресторан назвать «Скотина»…
Ну, это прекрасное название.
Конечно. Шутка товарища оказалась гениальной. Это действительно очень удачное название для мясного ресторана, особенно с такой концепцией. В общем, с названия началась идея. С произнесенного случайно вслух слова «скотина» до открытия прошло два года.
Долгий запуск.
Проблемка возникла. Где брать этих коров на местах? Коров определенной мясной породы. Я ведь узнал, что, оказывается, есть молочные породы и мясные. Нам пришлось заводить определенные породы животных. Тогда как раз была программа развития мясного животноводства. То есть мы завели животных, а только потом начали строить ресторан, параллельно изучая, как правильно кормить скотину, почему животных нужно кормить зерном, а не травой, что такое вообще «мраморное мясо» — это просто название или есть определенная методика. Я сам стал в этом ресторане шеф-поваром. Круглые сутки без выходных я работал на кухне. Мы там сделали камеру созревания. Забили камеры тушами, сами их разделывали. Начали приходить гости. Был такой поток! Ресторан стал очень популярным, особенно популярным он стал вне Краснодара.
Таким образом ты вышел за рамки Краснодара. Ты успешно стал захватывать другие территории и в итоге открыл заведение на каком-то неприлично близком расстоянии от Кремля, на Красной площади.
Ты говоришь о моем последнем проекте в ресторанном бизнесе. На мой взгляд, он получился. Я познакомился с Михаилом Эрнестовичем Куснировичем, он спросил у меня: что вот на этом месте можно сделать? Я говорю: Михаил Эрнестович, на Красной площади обязательно нужно сделать бар. Потому что на Красной площади нужно бухать вкусные коктейли.
А почему ты так придумал? Почему на Красной площади нужно бухать?
Потому что на главных туристических площадях во всем мире хочется бухнуть. Потому что во всех справочниках ты найдешь на главных площадях хорошие коктейльные бары. На этой площади не было именно коктейльного бара. Я решил, что надо сделать. Причем такой, чтобы в пятницу и субботу в этом баре можно было бы плясать до утра, а наплясавшись, выйти на Красную площадь. Она для всех закрыта, а для тебя открыта. Возможно, это мои детские региональные комплексы. Для меня Красная площадь — это очень мистическое место.
А мне как раз кажется, что ты таким образом этим проектом десакрализировал Красную площадь, превратил ее из политического кладбища во что-то живое, в хорошую коктейльную карту. Я именно так твой бар у Кремля всегда воспринимал.
Да, я тоже об этом думал. Особенно это стало очевидным во время чемпионата мира по футболу, когда центр Москвы, в том числе Красная площадь, открылся всему миру.
И казалось, что все вроде бы нормально в России. И менты людям улыбаются, а не на бутылки их сажают.
Ну да. Наивные, конечно, мы люди.
Скажи, а ты помнишь, как и где тебя застала новость о начале войны?
Да, конечно. Я очень хорошо это помню. Я был по делам в Кисловодске. Рано утром 24 февраля мне нужно было вылетать в Москву из Минвод. Я думал, что поеду на электричке в Минводы. В 4 утра вышел из отеля, иду на электричку, курю, смотрю в телефон. И вижу выступление Путина. Потом новости в телеграм-каналах о том, что начались ракетные удары по городам Украины. Тут же мне приходит смс-сообщение о том, что рейс Минводы — Москва отменен. Я сажусь на другую электричку и еду в Краснодар. Через 6 часов я был в Краснодаре. Пока я ехал, позвонил жене, разбудил ее, сказал, что случилось. Потом еще три дня не мог уехать из Краснодара, потому что аэропорты юга сразу же закрыли.
И закрыты они до сих пор.
Да. Потом совсем дичь началась. Нам всем стали рассказывать о защите Донецкой и Луганской областей от нацистов, а бомбили при этом остальную Украину. Почему ракеты летят в Киев, в Одессу, на запад Украины? Как Россия таким образом защищает Донецк? Пока я ехал в электричке из Кисловодска в Краснодар, нас несколько раз убирали на запасной путь. И я видел, как мимо меня едут эшелоны с военной техникой. Дальше — разрушение мирных городов, тысячи смертей, убитые дети и женщины. Я находился в жуткой панике и стрессе, особенно когда вернулся в Москву. Я перестал узнавать этот город. Он стал хмурым, депрессивным. После первых акций протеста, когда людей жестко винтили, я на всякий случай отправил семью за пределы России, а сам пытался понять, что делать дальше.
И что ты понял? Что решил?
Я понял, что эта история называется не специальной военной операцией. Это полноценная война, которую начала наша страна. Я понял, что за несогласие с этой войной ты рискуешь оказаться в тюрьме. Я понял, что огромное количество людей, к счастью, не очень близких мне, но в том числе людей, с которыми я знаком с детства, которых знаю, поддерживают эту историю, поддерживают убийства. Я понял, что надо думать о будущем. И если я против войны и моя позиция незаконна здесь, то нужно искать новый дом. В конце апреля мы уехали.
Ты закрыл свои проекты в России?
Некоторые закрыл, да. Вышел из проекта на Красной площади — первым делом. Веселиться на Красной площади уже совсем неуместно.
У тебя есть только российский паспорт?
Да.
Куда уехали? Мощный стресс был?
Для детей это был большой стресс. Потеря друзей, новые школы, новые сообщества, новая среда. Это тяжело. Мы подумали, что если переезжать, то хотя бы туда, где более развито англоязычное комьюнити. Мы поехали на Кипр. На тот момент на Кипре была достаточно легкая форма легализации. Сейчас, конечно, с этим здесь сложнее.
На Кипре российский паспорт — токсичный?
На Кипре нет этой истории. Ни разу не было проблем.
Ни в банках, ни у врачей, ни в миграционных службах?
Здесь есть, конечно, определенные ограничения, связанные с санкциями. Но с точки зрения коммуникации с людьми — абсолютно нет. Я тебе могу сказать, что на Кипр с начала этого года переехали порядка 150 тысяч человек. Из стран, где знают русский язык. У меня на Кипре широкий круг общения. Я общаюсь с латышами, украинцами, русскими, казахами, грузинами, армянами, британцами… Никогда никакого вопроса вообще не было, никто не смотрит на мой паспорт. Смотрят на то, какой ты человек. На Кипре очень большое русскоязычное комьюнити. Очень тесные связи у Кипра были еще с Советским Союзом. Многие старшие киприоты учились в Советском Союзе.
Чем ты занялся на Кипре? Кажется, мы, наконец, подбираемся к футбольному стадиону…
Первые несколько месяцев ушли на организацию быта. Когда мы летели на Кипр, я думал, что Кипр — это то же самое, что Мальта. Оказалось, что здесь намного круче и лучше, чем я мог себе представить. Здесь несколько климатических зон, очень развито сельское хозяйство и поэтому очень много своих продуктов. Очень хорошая, с точки зрения островной жизни, инфраструктура. Очень много дала Британия острову. Первые два месяца, пока я ходил и занимался бюрократией, люди спрашивали, когда же я открою здесь ресторан. Ну какой на фиг ресторан?
Какой на фиг ресторан, когда есть футбол?
Да, какой ресторан, когда есть Женя Савин.
Кто это, напомни.
Евгений Савин — это бывший профессиональный футболист российской премьер-лиги. После окончания карьеры он с Дудем вел программу на «Матч-ТВ». Это было, знаешь, такое первое спортивное ток-шоу, где мы, наверное, могли увидеть то, что потом увидим в ютьюбе. Какое-то время спустя Женя Савин сделал футбольный блог в ютьюбе и назвал его «Красава». Это, наверное, самый популярный футбольный контент во всей Восточной Европе. Потом он создал свою команду и назвал ее «Красава». В Москве она отыграла один сезон. После того как началась война, Женя выпустил программу про войну, встретился со многими украинскими футболистами, которые играют в европейских чемпионатах, поговорил с беженцами, со спортсменами из других отраслей спорта. При этом он хотел взять комментарий у российских спортсменов, российских футболистов, но по понятным причинам никто из них не согласился говорить. Он, естественно, об этом сказал в выпуске. После этого у него начались проблемы, начали душить команду, на него пытались завести уголовное дело, проверка прокуратуры и так далее. Он покинул команду, она кое-как там доиграла. И он переехал на Кипр. Во втором по значимости дивизионе купил команду. Теперь она называется «Красава Эни Ипсонас» (Krasava ENY Ypsonas), город Лимасол.
А ты к этому какое отношение имеешь?
Я люблю футбол очень сильно всю жизнь. На Кипре это главный вид спорта. Чтобы ты понимал, здесь 8 дивизионов только профессиональных. 8 дивизионов на миллион населения! Я стал ходить на товарищеские матчи. Женя пригласил на тренировки. И быстро стало понятно, что у клуба масса проблем, связанных с организационными вопросами. Я так потихоньку втиснулся. И в какой-то момент мы приняли решение, что я буду помогать в качестве вице-президента по стратегии и развитию команды. Теперь я занимаюсь этим.
Женя сам купил футбольную команду или ты ему помог?
Женя сам купил, продав все, что у него было в России. Сейчас команда живет исключительно на деньги, которые есть у Жени Савина.
Эта команда известна на Кипре?
Смотри, есть город Лимасол, один из крупнейших на Кипре. Там очень большое русскоязычное комьюнити. Есть район Лимасола, называется Ипсонас. Ипсонас — это на самом деле даже не территория Кипра, это территория Великобритании. На Кипре остались две зоны, которые принадлежат Великобритании, там находятся британские военные базы, вокруг них есть деревни. Ипсонас — это одна из деревень, которая находится на территории Великобритании.
То есть Женя купил почти «Челси».
Да, есть такая шутка. У нашей команды нет множества поклонников. В Лимасоле есть большие команды, которые играют по 90 лет, там армия фанатов присутствует. Наш клуб в самом начале пути. Мы сразу же поставили себе задачу за один сезон выйти в высший дивизион, взяли, кстати, много игроков, в том числе из Латвии, Украины, России, Хорватии, Дании, Франции. Это профессиональный клуб второго по значимости киприотского дивизиона. Мы играем, пока не очень удачно, но играем.
Тахир, это же «Тед Лассо»!
Ха. Ну, почти. Я футбольный чувак с точки зрения своей страсти. Сейчас реализуется моя детская мечта. Я мечтал работать в футбольном клубе.
А что ты делаешь конкретно, в чем твой специалитет?
Мой специалитет — помогать президенту и владельцу футбольного клуба. Это стратегия развития, это привлекательность для партнеров, спонсоров. Это контракты, коммуникации с агентами, поиск игроков, поиск тренера, потому что мы меняли тренера в ходе сезона, — все что угодно. Я отвечаю за все, что связано с функционированием футбольного клуба. Сейчас мы, кстати, начали работу над созданием футбольной школы.
Это приносит тебе деньги?
Нет, это не приносит мне никаких денег, как и Жене Савину. Футбол в том дивизионе, в котором мы сейчас, — это только траты. Зарабатывать можно, если мы выйдем и когда мы выйдем в высший дивизион.
В 23-м году это произойдет?
Конечно. Мы совершили очень много ошибок, какие-то были до моего появления, какие-то после. Совершили очень много ошибок, так как не знали местный футбол, всю его специфику, местный рынок. Но мы начинаем готовиться к следующему сезону, формировать заново команду, решать задачи. Футбол справедлив.
Ты испытываешь от этого такой же восторг, который испытывал, открывая свой первый бар в Краснодаре сто лет назад?
Я испытываю даже больший восторг. В Краснодаре есть такой футбольный клуб — «Краснодар», который был создан Сергеем Галицким 15 лет назад. Я один из первых его болельщиков. Я очень тесно связан с этим клубом, у меня больше ста выездов с командой. А тут, понимаешь, мы сейчас попадаем в футбольную историю на этапе становления клуба! Только теперь — изнутри.
Получается, что ты в своей жизни третий раз перепридумываешь себя. Первая твоя ипостась была журналистская, и ты писал. Где-то там же работа в «Мегафоне». Вторая ипостась — это твои победы в ресторанном бизнесе. И твоя третья ипостась — футбольная карьера. Не многовато ли перемен в рамках одной жизни?
Так в этом и есть жизнь. Продолжал бы я заниматься ресторанным бизнесом в России сейчас — что бы со мной было? Как можно сейчас жить и работать в России, если я внутренне не принимаю ситуацию? Как бы я потом смотрел своим детям в глаза? В этот момент жизнь моя закончилась бы, я бы от стыда сгорел.
Как ты думаешь, мрак, в который погрузилась наша с тобой страна, способен сгинуть?
Я каждый день об этом думаю, и каждый день оптимизма все меньше. Мрачные страницы нашей истории, как правило, не были скоротечными. Они, к сожалению, длились долго. Но я понимаю, что после любого заката всегда бывает восход.
Ты вернешься в Россию?
Я вернусь в Россию, да. Обязательно. Конечно.
А что должно произойти, чтобы ты вернулся в Россию?
Моя страна должна перестать быть агрессором, должна перестать вести войну и убивать мирных людей. Это самое первое, что должно случиться. Моя страна должна перестать быть страной, которая подавляет любое желание и возможность людей быть свободными с точки зрения внутренних взглядов, политических, религиозных взглядов. Это должно случиться. Самое ужасное, что сейчас происходит с Россией, — это то, что сотни тысяч людей вышвыриваются из страны. Ребята, которые умеют создавать, не видят себя в России. Сейчас в России хорошо тем, кто любит разрушать или ничего не делать. Это просто катастрофа для России. Когда страна состоит из разрушителей, ей приходит конец.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.
Подписаться на «Иными словами»
Subscribe to "In Other Words"
About the Author
Kennan Institute
The Kennan Institute is the premier US center for advanced research on Eurasia and the oldest and largest regional program at the Woodrow Wilson International Center for Scholars. The Kennan Institute is committed to improving American understanding of Russia, Ukraine, Central Asia, the South Caucasus, and the surrounding region though research and exchange. Read more