Убийственная помощь

Крайне неприятная со всех сторон история случилась с моим давним коллегой, прошедшим путь от стажера до ведущего телеканала «Дождь», Алексеем Коростелевым. История всколыхнула огромное количество смыслов. О них стоило говорить еще раньше, и, возможно, таких ситуаций и вовсе бы не возникло.

Должен ли журналист помогать какой бы то ни было армии? Должен ли он помогать обездоленным? Вообще, кому должен помогать журналист?

Алексей Коростелев завершал не самый простой эфир про российских мобилизованных и, рассказывая о почте и телеграм-боте канала, на который родственники могут писать, произнес: «Мы надеемся, что многим военнослужащим в том числе мы смогли помочь, например, с оснащением и просто элементарными удобствами на фронте». Сразу после эфира на «Дождь» посыпались обвинения в помощи российской армии. Латвия (из которой работал телеканал) и другие европейские страны рассчитывали, что «Дождь», как оппозиционное Путину медиа, будет помогать одной стороне конфликта, а тот вдруг как будто бы вступился за другую сторону. По крайней мере, именно в этом обвиняли коллег из «Дождя» — как минимум в сочувствии и как максимум в поддержке и желании помочь, а может быть, и в прямой помощи агрессору. 

Оставим сейчас за скобками, действительно ли «Дождь» помогал или хотел помогать российским военным. Об этом сделал подробный отчет мой коллега и признанный фактчекер Илья Бер. Я же хочу понять, почему вообще такая ошибка могла произойти. И главный вопрос в связи с этим: должен ли журналист помогать какой бы то ни было стороне? Мой ответ — конечно, нет. И это единственный способ выжить для журналиста. Как морально, так и физически. 

Журналист помогает людям. Статьи, репортажи могут влиять на те или иные события. Но эта помощь — не первостепенная цель. Это побочное явление, важное, но не определяющее. Хотели ли журналисты The Washington Post Боб Вудворд и Карл Бернстайн, расследуя по крупицам историю о том, как представители администрации президента Ричарда Никсона организовали прослушку в штабе оппонентов, помочь его конкурентам? Они считали, что совершено преступление и, конечно, об этом должно знать общество. Помогли ли они уйти Никсону? Это скорее побочное явление, следствие, а не цель.

В 90-х годах, когда свободные медиа переживали расцвет, они были еще в первой стадии формирования. И помогать чему-то хорошему казалось вполне нормальным. Журналисты помогали правительсту бороться с неадекватным, как казалось независимым журналистам, парламентом в 1993 году. А потом помогали президенту победить на выборах в 1996 году. Именно журналисты оказали мощнейшую поддержку президентской команде, работая практически в связке со штабом по переизбранию Бориса Ельцина. Да, тогда журналисты боролись за свое будущее и за будущее независимой журналистики. Но это было не освещение кампании, а прямое в ней участие. Как говорил недавно Дмитрий Муратов, это была не победа демократии, а победа демократов. 

К 2000-м годам сформировалось два типа медиа. Одни помогали людям — обездоленным, оппозиционерам, чеченским геям, помогали пострадавшим от власти и от произвола и многим другим, чьи очереди выстраивались в редакции. В регионах были издания, журналисты которых помогали одним предпринимателям в борьбе с другими предпринимателями, и в зависимости от авторитетности тех или иных предпринимателей росла статистика смертности журналистов. Другие помогали читателям узнать важную информацию. Если ты понимаешь, что те условные пострадавшие, которые к тебе пришли, несут в себе ценность для читателя или зрителя, то ты помогаешь читателю или зрителю о них узнать. Именно на читателя ориентировались «Ведомости», «Коммерсантъ», «Русский Newsweek» и другие качественные медиа.

Нужно ли выстраивать концепцию издания и говорить, как в давнем джингле «Нашего радио», что «мы помогаем людям»? По-моему, нет. Тебя немедленно обвинят в том, что ты помогаешь не тем. Да, журналист, как человек, конечно, может помогать людям. Но только в свободное от работы время. 

Вьетнамский корреспондент Associated Press Ник Ут увидел бегущую на него обнаженную обожженную напалмом девочку и не ринулся немедленно к ней. Прежде он нажал на кнопку затвора фотоаппарата. После этого он оказал ей помощь и довез до госпиталя. Несмотря на то что ожоги девочки Ким Фук были признаны смертельными, она выжила. Если бы корреспондент не нажал на кнопку, он бы помог ей на несколько секунд раньше. Но тогда бы весь мир не увидел чудовищной фотографии «Напалм во Вьетнаме», публикация которой в конце концов приблизила окончание войны. Он помог девочке, но только после того, как выполнил работу — рассказал миру об ужасах войны. 

Фотограф Кевин Картер увидел в Судане умирающую от голода девочку и стервятника, застывшего в ожидании в двух шагах от нее. Картер сфотографировал девочку и пошел дальше. Через четыре месяца после этого снимка он покончил с собой. Его мучил вопрос: а что было с девочкой потом? Конечно, он мог ей помочь после того, как сделал снимок. Но не сделал это как человек. 

Фотограф Reuters Глеб Гаранич на марше активистов ЛГБТ в Харькове сначала снял, как парни в татуировках начинают избивать мальчика, а потом вытащил его из толпы гомофобов. Он помог парню. Как человек, а не как журналист. Сначала сделав свою журналистскую работу — сообщив людям правду.

Журналистика не должна помогать раскачивать лодку. Или, наоборот, способствовать укреплению режима. Журналистика должна информировать. Когда-то у нас случился разговор об этом с Алексеем Навальным. Предстояли выборы, и на одной диссидентской вечеринке Навальный выступил с критикой либеральных журналистов, которые не вступают в «Парнас» и не помогают оппозиции победить своими именами в списках партии. Я тогда сказал, что, если пойду в любую партию, мне можно будет завязывать с профессией. Потому что, если облажался Путин, мы должны написать «облажался Путин». Если облажался Навальный, мы должны написать «облажался Навальный». 

Удалось узнать что-то об условиях содержания в российских окопах — пиши. Удалось узнать об условиях в украинских окопах — пиши об условиях в украинских окопах. У людей должно быть право узнавать правду. И именно правда является приоритетом для журналиста. Не помощь военным ВСУ или мобилизованным российской армии. Не помощь оппозиции или режиму. Не помощь бабушкам. Не помощь президенту. А правда.

Любой журналист должен понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Для этого есть международное законодательство. Сейчас трудно оставаться над схваткой. Но это единственный способ выжить изданию, с одной стороны, ориентированному на российскую аудиторию, а с другой стороны, переехавшему в полном составе в одну из стран Европы. Поучиться этому можно у международных агентств. Например, Reuters делает расследования про войну, к которым не возникает вопросов ни у украинской аудитории, ни у российской. Конечно, корреспондентам для этого приходится общаться и с мобилизованными, и с добровольцами. Но никогда у меня и у моих коллег из Украины не возникнет к ним вопросов, потому что важна цель — помочь людям узнать правду. И у «Дождя», и у остальных русскоязычных изданий еще есть шанс выжить. Для этого надо перестать всем помогать.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.