Великий подвал

«Старуха, ты в маразме», — сказал мне мой друг Иосиф Бродский, услышав на свой вопрос о моих планах на будущее честный ответ: «Не имею понятия».

Мы встретились в Нью-Йорке вскоре после моего приезда. Иосиф к тому времени жил в Америке уже года два. Я действительно не знала, что мне делать и как зарабатывать на жизнь. Эмигрируя из Союза, я знала, откуда я бегу, но не знала куда. С присущим мне легкомыслием я надеялась, что дорога куда-нибудь да вырулит, счастливая звезда выведет и всё каким-то чудесным образом сложится…

Перед отъездом мама меня умоляла: «Пожалуйста, не устраивайся работать в «Ардис» и на Би-би-си. Не потому, что она имела что-то против американского издательства, героически издававшего русские книги запрещенных в Союзе авторов. Наоборот, многие из этих книг доходили до нас в Москве, мы были знакомы с основателями «Ардиса» Карлом и Эллендеей Проффер, восхищались ими и ценили их труд… Мама не хотела, чтобы я работала на Би-би-си не потому, что боялась или имела что-то против радиостанции, передачи которой мы регулярно слушали в Москве. Нет, просто моя мама мечтала, чтобы я поступила в университет и получила нормальное американское образование, а не шла по легкому и очевидному пути: работа в русскоязычном издательстве или на русском вещании. 

Практичные американские друзья хотели меня куда-нибудь пристроить. Одни — в нью-йоркское издательство в надежде, что там я познакомлюсь с успешным писателем и выйду замуж, другие — в ювелирный магазин (кажется, с подобным же прицелом). Была даже попытка выдать меня замуж за молодого помощника Генри Киссинджера! Мои старые друзья, американские журналисты, работавшие в начале 70-х в Москве, пригласили меня в Вашингтон на званый обед, на котором, помимо «жениха» и американских политических журналистов, среди гостей был даже Збигнев Бжезинский! Помощник Киссинджера мне совсем не понравился, так что я вернулась в Нью-Йорк без жениха и определенных планов на жизнь. 

С диагнозом Иосифа я охотно согласилась. Да, я была если не в маразме, то в каком-то сне: мне всё казалось «понарошку», моя новая жизнь казалась мне жизнью «понарошку». Бродский, уже поживший какое-то время в Нью-Йорке, был более реалистичен, чем моя мама и прекраснодушные американские друзья. В тот же день он купил мне и моему сыну Антону билеты в Детройт, а уж потом позвонил Профферам, чтобы сообщить, что вот-вот к ним прибудет Маша с сыном Антоном. Я была знакома с Карлом и Эллендеей: в начале 70-х они часто приезжали в Москву, у нас были общие друзья, в том числе и Иосиф, стихи которого они издали на Западе одними из первых. Но, как позднее написала в своей книге «Бродский среди нас» Эллендея Проффер, Иосиф даже не спросил ее, нужна ли в «Ардисе» мало что умеющая Маша Слоним, да еще и с семилетним сыном. Просто поставил их перед фактом. Это было вполне в духе Бродского: решать, что кому нужно, не спрашивая непосредственных участников и заинтересованных лиц. 

Дом, в котором размещалось издательство, показался мне огромным. Особняк действительно был не маленьким: некогда загородный гольф-клуб, он стал семейным домом Профферов. Издательство они поместили в подвале. Слово «подвал» вызывает какие-то мрачные ассоциации, но издательство «Ардис» было светлым и радостным: во всяком случае, так оно запомнилось мне. Дом стоял на холме и был устроен таким образом, что подвальное помещение с торца становилось первым этажом с выходом на зеленую лужайку. 

Профферы жили в доме на холме со своими тремя детьми, а в 1971 году основали у себя издательство «Ардис», чтобы издавать книги русских авторов XX века и журнал на английском Russian Literature Triquarterly. Книги на русском — для передачи в Союз и для американских славистов, а выходивший три раза в год журнал — на английском, с вкладками на русском — для американцев, чтобы познакомить их с современной русской литературой.

Карл Проффер был профессором Мичиганского университета в Анн-Арборе, замечательно знал русский язык и русскую литературу, как, впрочем, и Эллендея, автор книг о Булгакове. Бродский сказал на вечере памяти Карла Проффера (умершего в 1985 году): «Он вернул русской литературе непрерывность развития и тем самым восстановил ее достоинство. То, что Карл Проффер сделал для русской литературы ХХ века, сопоставимо с Гутенберговым изобретением, потому что Проффер заново открыл печать. Публикуя по-русски и по-английски книги, которым суждено было никогда не увидеть черноту типографской краски, он спас многочисленных русских писателей и поэтов от забвения, от искажения их слова, от нервной болезни и отчаяния. Более того, он изменил сам климат русской литературы. Карл сделал для русской литературы то, что сами русские хотели сделать, но не могли».

Вот в такое удивительное и историческое место я вдруг попала. 

На втором этаже особняка жили дети Профферов, туда тут же запустили и моего сына Антона, а первый этаж был общим — кухня вместе с гостиной, где мы все собирались, болтали, обсуждали издательские планы и, конечно, сплетничали. Был там даже кинозал, где по вечерам мы смотрели телевизор на большом экране через проектор… Почти всю американскую киноклассику я посмотрела именно там. У меня же была небольшая уютная квартирка на самом верху, в мансарде. Не квартира, а спальня ensuite, которая мне страшно нравилась. 

Детей мы почти не видели: они, хоть и были чуть старше Антона, над которым ребята взяли шефство, как-то сами собирались в школу (под холмом их ждал школьный автобус), сами обедали после школы, пока мы, взрослые «сотрудники Ардиса», отсыпались.

Работа в «Ардисе» шла по ночам, заканчивали мы где-то под утро и ехали на семейном Caddy шоколадного цвета, который мне напоминал самолет — так плавно и мягко он двигался, — в какой-нибудь круглосуточный дайнер. Эти заведения можно увидеть во всех американских фильмах, но тогда для меня это было открытием. Какие типы собирались там к пяти утра! Дальнобойщики и совсем непонятные мне неприкаянные мужики… На каждом столике стоял маленький джукбокс, а большой общий — в зале с популярными тогда песнями. За дайм можно было выбрать музыку по вкусу. Кофе, который трудно назвать кофе (это была какая-то рыжая жидкость), лился рекой, его наливали сразу же, как только ты садился за стол, а потом официантка постоянно доливала его в чашки. Тогда же я узнала, что эти заведения называются greasy spoon — жирная ложка. Действительно, все плавало в масле — яичница, колбаса, гренки, а еще это можно было залить всякими экзотическими столовскими соусами. В общем, после рабочей ночи все это хорошо шло. И разговоры о книгах, сплетни про общих и не общих знакомых… Эллендея это любила, а Карл тихо улыбался в усы. Дома, то есть на работе, мы пили много пепси-колы, без которой Карл Проффер просто не мог жить, а когда приезжал Иосиф, пили и виски.

Я начала работать в издательстве, не умея даже толком печатать. Да, в Москве двумя пальцами печатала кое-какой самиздат на любимой «Эрике», но эти навыки для набора книг не годились. Эллендея сразу же заклеила буквы на клавиатуре электрической наборной машины IBM, положила передо мной учебник «Как печатать восемью пальцами вслепую», и за три дня я научилась печатать, не глядя на клавиатуру, постепенно набирая скорость. Я никогда до этого не видела таких электрических машинок, как IBM Selectric Composer. Это было чудо техники, прототип компьютера (которых тогда еще не было). Selectric Composer — это на самом деле наборно-печатная машина. У нее была функция записи/сохранения набранного текста на магнитные карточки, а сменные шарики с разными шрифтами (golf balls) позволяли менять в тексте шрифты. Печатать, а точнее, набирать текст на ней было очень приятно: упругие клавиши посылали сигнал шарику, который, быстро крутясь, находил нужную литеру, и с секундной задержкой на бумаге появлялась нужная буква. Этот способ набора назывался «холодная печать». Мы как бы сразу готовили гранки, которые шли в типографию. Такие машинки пользовались тогда популярностью у небольших издательств, и Профферы, как и другие издатели, арендовали их у IBM. 

Десятичасовая рабочая ночь проходила незаметно и приятно. После завершения набора книги Карл собирал наши «гранки» — пленки с набранным текстом — и увозил в типографию. Помню глухие разговоры между ним и Эллендеей про деньги, которые они задолжали типографии. Долги висели над ними всегда, издательство было, скажем прямо, не прибыльным, но для Профферов это было делом жизни, их детищем и гордостью. Несмотря на долги, зарплату мне платили регулярно. Я не помню, сколько я получала, я ведь жила на всем готовом, так что в деньгах не очень нуждалась, хотя, не скрою, для меня это было первым в жизни регулярным заработком, и я этим очень гордилась. Деньги в основном уходили на уроки вождения и на походы в студенческие бары.

За 8 месяцев, что я проработала в «Ардисе», у меня было два важных проекта, одним из которых я горжусь до сих пор. Другой вспоминаю со стыдом. Я приехала в тот момент, когда редакторов и наборщиков было мало или не было вовсе. Набирали и редактировали все, кто оказывался в издательстве на тот момент, но самыми постоянными работниками были, конечно же, Карл и Эллендея. Они и набирали, и редактировали, и отбирали книги для издания. А Карл еще и преподавал в университете. Иногда приезжал Иосиф, ему тоже давали что-нибудь посмотреть, проверить, отредактировать. Как только я научилась набирать, мне дали огромную стопку машинописных страниц. Кажется, их было 800! Это была рукопись книги Льва Копелева «Хранить вечно». Я прочла рукопись и поняла, что ее надо сокращать и редактировать. Я передала Льву Зиновьевичу в Москву предложение подсократить книгу, на что он легко согласился. И вот я приступила к набору, одновременно убирая длинноты, ненужные, как мне казалось, описания персонажей и умываясь слезами от ужаса описанных им зверств советских солдат и офицеров, свидетелем которых он был в конце войны в Пруссии. Я увлеченно набирала и редактировала, печатала всё быстрее и закончила набор книги в рекордные сроки. Корректоров у нас не было, так что корректуру держала я, а потом, когда Иосиф приехал на несколько дней погостить, подсунула набор ему. Он тоже честно поработал корректором. Когда книга вышла из печати, я заметила такое количество опечаток, от которых до сих пор краснею! Единственное мое оправдание — что эти опечатки не заметила тогда не только я, но и Иосиф.

Зато другой эпизод, связанный с моей работой в «Ардисе», я вспоминаю с гордостью. Как-то Эллендея попросила меня посмотреть совершенно «слепой» экземпляр рукописи, пришедший от неизвестного корреспондента по почте, кажется, из Испании. Я начала читать и пришла в восторг! Такой свежий, ни на что не похожий язык, тема, которой никто раньше не касался. Вечером того же дня я усадила Карла и Эллендею на диван в гостиной и начала им читать вслух, приговаривая, что это совершенно гениальная проза. Они мне верили, но на всякий случай попросили Иосифа в очередной его приезд посмотреть рукопись. А потом для верности отправили копию Владимиру Набокову, которому они, естественно, верили больше, чем мне. Иосиф не был в таком восторге, как я, хотя и допускал, что проза неплохая. Набоков же подтвердил мой вердикт: книгу нужно издавать. Это была «Школа для дураков» Саши Соколова, о котором до этого никто не слышал.

Я с азартом начала набирать свое «открытие», но, к сожалению, всю книгу напечатать не успела: Би-би-си прислала мне контракт и приглашение срочно прибыть в Лондон.

Я осталась вечным должником Иосифа. Я так и не вернула ему деньги за билет в Детройт. Отправив меня в «Ардис», он сделал подарок, за который я ему безмерно благодарна, — дал важнейший старт моей будущей эмигрантской жизни. 

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.