Свобода после баррикад

СЕРГЕЙ ПАРХОМЕНКО

Read in English

Когда я подъезжаю к монументу погибшим в дни Августовского путча 1991 года, полицейский останавливает меня и отправляет в объезд.

Памятник стоит над автомобильным тоннелем на пересечении двух широких столичных магистралей. Здесь погибли три человека из протестующей толпы, которая окружила и заблокировала колонну десантных бронетранспортеров, двигавшихся, как тогда все были уверены, «на штурм «Белого дома». В помпезном административном здании на берегу Москвы-реки теперь размещается российское правительство, а двадцать пять лет назад оно было резиденцией правительства РСФСР, крупнейшей из пятнадцати республик СССР,

Имена троих погибших выведены бронзовой краской на матовом сером мраморе некрасивой стелы странных форм и пропорций. Рядом торчит невысокая мачта с небольшим российским триколором на вершине: флаг меняют не чаще раза в год, и обычно он успевает превратиться в сильно истрепанное почти бесцветное полотнище рейс длинной бахромой по краю.

Это единственный памятник событиям тех трех августовских дней, которые фактически поставили точку в истории СССР. Они запустили финальный механизм демонтажа крупнейшей коммунистической державы и предопределили рождение нового российского государства.

Когда 19 августа 1991 года самопровозглашенный Государственный Комитет по Чрезвычайному положению (ГКЧП) объявил об отрешении от власти Михаила Горбачева, стало понятно, что первого президента СССР предали все его ближайшие соратники. Зато в ГКЧП не вошел самый опасный из его политических врагов:  Борис Ельцин, только что избранный первым президентом еще не независимой России. В предыдущие несколько лет не кто иной, как он организовал и возглавил политическую фронду внутри горбачевской «перестройки». Но теперь, наоборот, возглавил сопротивление самозваному Комитету, объявил его власть незаконной, приказал арестовать его организаторов, перехватил контроль над армией и спецслужбами. А Горбачева вернул в Москву из унизительного заточения в президентской резиденции далеко на южном берегу Крыма и снова усадил в его собственном кабинете в Кремле.

Впрочем два президента недолго казались союзниками-победителями. На самом деле эта победа безраздельно принадлежала только России и ее лидеру, вовсе не намеренному поделиться ею во имя спасения СССР. С этого момента Россия неудержимо двигалась к независимости, а Союз – к распаду, который юридически был зафиксирован совсем скоро, уже в декабре 1991-го.

Нет сомнений, что двумя ожесточенно соперничающими президентами двигал холодный политический расчет. Один из них переиграл другого, оказался энергичнее и хладнокровнее. Совсем иной, как мы понимаем сегодня, была природа действий того сообщества людей, которое необыкновенно быстро сплотилось вокруг «Белого дома».

Несколько десятков тысяч человек заняли центр Москвы и окружили баррикадами цитадель, откуда руководило сопротивлением правительство Российской республики. Новая российская власть формировалась буквально на ходу, а живое кольцо людей на этих баррикадах укрывало ее собой, и обеспечило ей победу. Путчисты так и не решились отдать команду на штурм, применить настоящую силу и жестокость.

В действиях огромной  массы людей было не так много рационального расчета, зато они были исполнены мощной политической воли. К примеру, те самые люди, что в разгар событий остановили военную технику в тоннеле недалеко от «Белого дома», - зачем им так уж нужно было заблокировать именно эту колонну броневиков и именно здесь? Сегодняшнему хладнокровному историку гибель трех молодых людей под гусеницами бронетранспортеров покажется напрасной.

Между тем, эти люди в тоннеле точно знали, за что готовы были даже погибнуть. Знал это и каждый, кого в буквальном смысле вывела на баррикаду воля к свободе, внезапно осознанная очень остро и ясно.

Старый лозунг «За нашу и вашу свободу», родившийся в борьбе с русским самодержавием, потом взятый на вооружение первыми диссидентами «оттепели», вдруг снова обрел простой и отчетливый смысл. Зрелище отвратительных советских чиновников, говорящих с телеэкрана лживые и подлые слова, - было мрачной попыткой не только отобрать свободу сразу у всех, но и убить надежду на эту свободу завтра. И такая угроза путчистов сама по себе была пережита массой людей как жестокое оскорбление.

Никому в те дни не приходило в голову рассуждать о природе либерализма или сочинять либеральные манифесты, однако эта толпа олицетворяла собой полное торжество либеральной идеи в России. Потому что каждый человек в ней был убежден: ничего важнее свободы для него не существует, и именно за свободой он пришел сюда.

Сопротивление путчу стало не голодным бунтом, а революцией достоинства. Мы привыкли слышать эту красивую формулу в применении к украинским событиям 2013-14 годов, но российские события 1991-го заслуживают такого наименования еще больше.

***

21 августа 1991 года, несомненно, одна из величайших дат российской истории. Но двадцать пять лет спустя я подъезжаю к единственному в России памятнику этим событиям, и упираюсь в полицейского.

Памятник погибшим в августе 1991 стоит над автомобильным тоннелем на пересечении двух широких столичных магистралей. Фото: Сергей Пархоменко 

Все очень просто: здесь идут дорожные работы. Асфальт вокруг памятника грубо содран, горы строительного мусора свалены тут и там. Рядом зияет разрытая траншея с канализационны ми трудами. Никакого флага на флагштоке – ни нового, ни потрепанного – нет.

Москва в этом году переживает катастрофическую ремонтную лихорадку, захватившую весь ее центр. Десятки километров улиц перерыты, сотни тысяч рабочих превратили город в почти непригодный для жизни строительный муравейник. Пешеходы оттеснены на узенькие тропинки к стенам домов, а автомобили с трудом пробираются между огромными бульдозерами и асфальтовыми катками.

Русскоязычный интернет раздирает яростная полемика между сторонниками обновления города по модным идеям урбанизма, и теми, кто горюет об утраченной индивидуальности традиционной Москвы, об уюте и человечности старого любимого города. Неразбериха и нелепая гигантомания грандиозной стройки оказалась идеальной средой для таких же грандиозных финансовых злоупотреблений и воровства московских чиновников и подрядчиков. Новые разоблачения и обвинения публикуются каждый день.

Все это гораздо больше занимает москвичей, чем грядущий юбилей великих политических событий. Памятник погребен под грудами разбитого асфальта и покореженных труб, а само событие потерялось на фоне строительной эпопеи, пронизанной мафиозными комбинациями. И лично мне видится в этом яркая и значительная историко-политическая метафора.

[caption id="attachment_331" align="alignnone" width="642"]Ремонтные работы в Москве вокруг памятника погибшим в августе 1991 г. Фото: Сергей Пархоменко [/caption]

С приходом каждого следующего августа в России снова спорят, почему те, кто сначала отстояли свою свободу перед лицом угрозы коммунистического реванша, потом равнодушно уступила ее надвигающемуся путинскому авторитаризму. Может быть судьба свободы в руках народа огромной страны в чем-то подобна судьбе города, которую могло бы решить его собственное население?

Да, разумеется: в сегодняшней авторитарной России механизмы ответственности власти перед гражданином просто не работают, государственный функционер с демонстративным пренебрежением относится к воле избирателя. Но даже здесь властное сообщество (в данном случае мэр российской столицы и выстроенная им иерархия исполнителей) хочет получить надежную социальную поддержку, заручиться «благодарностью» жителей.

В этих условиях социальной опорой городской власти становятся люди, которых интересуют простейшие «потребительские свойства», «удобства» большого города, которые готовы пользоваться им как «вещью». Администратору легко иметь дело с таким населением, он стимулирует такое, сугубо прагматическое отношение к городскому пространству как месту проживания, рабочей площадке, зоне для полезных покупок и приятного отдыха. Тем более, что в этой плоской, практичной среде легче обеспечить себе самому бесконтрольность – вплоть до неограниченного произвола. Власть предлагает обывателю понятную сделку: устраивайся в городе, как в кресле, поудобнее, но и в наши начальственные затеи не вмешивайся, они вовсе не твоего ума дело.

А вот тех, кто относится к городу гораздо сложнее, - как к цивилизационному достоянию, месту бытования исторической традиции, обиталищу уникальной культуры, особого духа, - власть старается сначала игнорировать, а потом и решительно нейтрализовать. Эти люди - вредные и опасные выдумщики, вечно возмущающие общественное спокойствие.

Разве не такой же была судьба свободы, которую отстояли в августе 1991-го люди, вышедшие навстречу опасности? В масштабах гигантской страны – двухсотпятидесятимиллионной советской супердержавы – тех, кто собрался у "Белого дома", можно было признать почти незаметной горсткой идеалистов и энтузиастов. В тот момент концентрация этих людей на пространстве, фактически, нескольких кварталов вокруг резиденции российского правительства оказалась очень благоприятным фактором. Судьба мятежа, а с ним и судьба власти в СССР и России, а с ней и судьба всей страны решалась именно на этом пятачке: сверхцентрализованность государственной власти в советской империи была тому причиной.

Но судьба «революций достоинства», видимо, повторяется раз за разом. Их завоевания добываются усилиями совсем небольшого сообщества увлеченных и убежденных граждан, а потом оказываются в распоряжении большинства. В этот момент революция становится не столько демократической, сколько потребительской. И ее сменяет долгая эпоха, на которую большинство заключает с властью пресловутый социальный контракт, по формуле «невмешательство и безответственность в обмен на сытость».

Чаще всего сытость оказывается мнимой, а радости потребления обретенными слишком дорогой ценой. Но это выясняется уже гораздо позже: иногда только двадцать пять лет спустя.